– Кто б против слово говорил, – буркнул монах. – Идем… Винтовая лестица круто уходила вверх. Hиакрис сделала шаг, другой, и внезапно покачнулась от слабости, так что ей даже пришлось опереться рукой о стену.

– Эй, что с тобой? – встревожился монашек. – Ранили, что ли?

Hиакрис отрицающе поккачала головой. Hет, на ней не было и царапины. Она не растратила магических сил, она, казалось бы, птицей должна взлететь по этой треклятой лестице – а вместо этого она замерла, и руки дрожат, и ноги подкашиваются, и нет сил одолеть эту постыдную дрожь, и кажется – хватило бы храбрости, так просто перерезала себе сейчас горло, потому что ожидающий ее конец ужаснее всего, что способно представить слабоей человеческое воображение. Даже если она сразит Врага – ей самой не миновать гибели. И притом такой, что участи растерзанных «зомбями» гномов можно только позавидовать.

Монах осторожно коснулся ее лба. Ладонь оказалась сухой и длихорадочно горячей, но зато накатившую дурноту и слабость словно ветром сдуло.

– Идем, – она оттокнулась от стены.

Мрак послушно отступил – монах, не мудрствуя лукаво, зажег «светляка» – маленький горящий шарик, что парил прямо над из головами. Вперед уводила узкая винтовая лестинца – на такой удобно держать оборону. Идти по ней можно было только поодиночке.

– Погоди, дай мне первым, – сунулся было вперед монашек.

Hиакрис молча отстранила его с пути и двинулась дальше. Ступени. Самые обычные каменные ступени.

И ни стражи, ни решеток, ни ловушек.

Она сделал первый шаг.

И перед глазами тотчас встал убитый ей когда-то поури, самый первый из длинного ряда тех, кому суждено было пасть от ее руки – тот самый поури, которого Hиакрис убила ради плошки с дурнопахнущей кашей.

Она помотала головой. Устала, выложилась, вот и мерещится невесть что…

Еще шаг. И вновь лицо карлика. Кажется, это был второй…или третий?

Память услужливо стерла слова, крики, стоны, лязг оружия и бешеный визг – но сохранила вкус. Hиакрис точно помнила, кого и за какую еду ей пришлось убить. Ей даже казалось, она вновь ощущает на языке непередаваемую, ни с чем не сравнимую по отвратности кашу поури, которую она – незнамо как – терпела в течени такого времени.

Головокружение становилось все сильнее.

Каждый твой шаг, Hиакрис, каждый твой день, был оплачен чужими жизнями. Высокие слова, над ними учили смеяться – в Храме Мечей – но от этого они не перестали оставаться правдой. Каждая ступенька в лестнице сейчас казалась девушке оцепеневшим трупом, одним из тех, кого ей пришлось убить на долгом пути к замку Врага.

Монах, похоже, понял, что с ней твориться, на локоть Hиакрис вновь легла его ладонь – даже сквозь толстую куртку девушка чувствовала идущее от нее тепло.

Мертвые лица исчезали, истаивали, вновь оборачиваясь обычными каменными ступенями, отчего-то сильно стертыми, словно замок этот был воздвигнут много веков тому назад, а не каких-то там пять с небольшим лет. Что-то слабо ворохнулось во внутреннем кармане. Тряпичная куколка, о которой Hиакрис, признаться, совсем забыла в суматохе. Девушка не смогла расстаться со своим странным талисманом, единственным существом, которое помнило ее маму и дедушку; взяла с собой и в этот последний бой, хотя, наверное, следовало бы отпустить это странное создание, зажившее своей собственной жизнью в тот самый день, когда Враг наконец-то настиг их; и сейчас куколка отчанно вдруг забилась, словно пытаясь выбраться наружу, что-то сказать, сделать, удержать…

Слишком поздно, подумала Hиакрис. Предательская слабость отступала – спасибо ее спутнику-монаху, опять не пожалел сил, вытаскивая ее, непутевую, позволившую памяти взять верх, пусть даже на короткое время.

Лестница. Ступени. Исполинский винт, пронзивший и небо землю, вогнанный сюда чудовищной рукой – Hиакрис показалось, она слышит несмолкамеый стон камня под гнетом черных фундаментов. Все выше и выше – и никто не пытается их остановить! Стоило огород городить, всех этих зомбей пускать – чтобы потом вот так вот просто отдать такую замечатльную лестницу, на которой один умелый воин остановит целое войско!

Разумеется, стоило ей об этом подумать, как сверху послышались тяжелые шаги.

Рыцарь в темной броне, серое и черное, пластинчатые латы с наклепанными на них устрашающего вида, но бесполезными в бою шипами – доспех обязан быть гладким, вражеское лезвие должно, скользнув по броне, сорваться, а не зацепиться; низко опущенное забрало глухого шлема, ярко светящаяся смотровая щель, словно там, внутри, горел яростный огонь: рыцарь, разумеется, не принадлежал к числу живых. Порожждение магии, ничего больше, но магии настолько ядовитой и убийственной, что это почти заменяло темному воину душу.

Длинные мечи бесполезны в тесноте крепостных переходов, рыцарь держал наперевес длинный осадный нож на чуть укороченном копейном древке – чтобы удобнее было орудовать в узком витом проходе.

Рыцарь не стал произностить никаких слов, призывая остановиться, или повернуть назад, или просто сдаться. Он атаковал, сразу и без раздумий. Hиакрис рванулась навстречу стали, наверняка могущему разить не только и не столько отточенным лезвием. Ее собственный меч на мгновение окутался голубоватым пламенем – точь-в-точь, как некогда у ее мамы. Тогда вражье оружие разбило мамин щит… посмотрим теперь, окажется ли оно столь же хорошо против меча дочери!

И вновь она словно бы стояла на темной улице Княж-града, напуганная до полусмерти, не в силах шевельнуться… то есть нет, она-то как раз мгла, а вот мама нет… и, оцепенев, смотрела как из мрака появляется новая фигура, уже не вампир, а…

Память крови возвращалась.

Hо я-то не оцепеневшая и не обессилевшая, как мама, я могу сражаться! И сегодня все будет совсем по-иному!..

Клинок жалобно звякнул о темные латы, высек малый снопик искр, а в следующий миг Hиакрис уже летела, отбросив меч, и оттолкнувшись обеими руками от толстого вражеского древка. Пальцы девушки обратились в тонкие язычки пламени, огонь рванулся в острый разрыв смотровой щели рыцаря, встретившись в бушевавшим там пламенем.

Черно-серый шлем взорвался изнутри. Пустые латы обрушились на каменные ступени грохочущим потоком. Осадный нож загремел еще ниже; Hиакрис проводила оружие врага брезгливым вглядом.

– Раньше б взяла… да только слишком много на нем всякой дряни начаровано, – пояснила она монаху, хотя тот ее ни о чем не спрашивал. Тот лишь покачал головой – сам Красный Монах до сих пор успешно справлялся вообще голыми руками.

– Пошли, – кровь бурлила и кипела, рвалась на свободу, словно понимая, что струиться по венам и давать жизнь этому совсем еще юному телу осталось совсем недолго.

Она теперь помнила почти все… скрытым оставался лишь самый конец.