Оба долго молчали, словно их накрыла тяжёлая и печальная дождевая туча. Девочка стиснула зубы в ожидании неизбежных заверений – мягких, нежных и ложных – в том, что она неправа. Она не знала – откуда ей было знать? – что произойдёт.

– Я думаю, – сказал мальчик, – что буду приносить ужин к этим камням и озеру ещё пятьдесят лет, пока буду править, в надежде, что ты появишься со свежими чернилами на глазах и новыми чудесными сказками. Я снесу все ворота в Саду и когда-нибудь превращусь в седого старика, с зелёными яблоками и жареной голубкой в салфетке сидящего у воды и спрашивающего себя, что же случилось с той девочкой?

Она улыбнулась и коснулась его руки. Перламутровая птичка безучастно сидела между ними.

– У нас целая ночь, – сказала девочка. – Луна ещё не взошла. Давай я закончу сказку об ужасном Острове?

– Да, – выдохнул мальчик.

Ребёнок запаздывал.

Семёрка присоединился к Темнице в одном из длинных и пустых серых домов. Там было два окна и две длинные койки да низкий грубый стол. Подруга не позволяла ему пробовать разложенные на столе яблоки, плантайны [23] и гранаты.

– Кто оставил их для нас? – спросил Семёрка.

Хульдра пожала плечами.

– Они обычно благодарят Идиллию за все странные и яркие вещи, к которым не имеют отношения. Но кто знает? Второй кровати здесь раньше тоже не было. Может, никто. А может, они выросли на столе, как ветка падуба на кусте. Вдруг этот дом – куст, и на нём расцвела кровать для тебя, а ещё расцвёл ужин.

Темница криво улыбнулась, и стало легче, хотя оба задавались вопросом, как долго им удастся продержаться, не попробовав роскошный красный ужин, который каждый вечер появлялся на столе, сияя.

Половину первой ночи они провели раздельно, а потом Темница забралась в кровать к другу точно осторожная кошка.

По утрам, какими бы те ни были на Острове, один из близнецов Итто мог прийти и повести их смотреть, как огоньки, которыми стали дети Серпентины, кружились у корней деревьев, играя словно бабочки или зяблики. Могла прийти Алмаз с одной из своих сестёр и принести хворост для каминов в доме, если таковые вдруг появлялись. Эти странные, непредсказуемые лачуги могли соорудить, например, каминную решётку, и, если на неё не обращали внимания, на камины можно было не рассчитывать много недель. Поэтому, когда камины появлялись, Звёзды спешили наделить их искрами и потрескивающими дровами. И всё же, как бы часто Семёрка и Темница вежливо не сообщали своему дому, что они не голодны или что фрукты им не нравятся, на следующий вечер те лежали на прежнем месте – свежие, новые и блестящие.

Иногда приходила сама Серпентина с доброй отрешённой улыбкой. Её зубы были то зелёными, то красными, а лицо вскоре стало знакомо как лицо соседки, которая приходит одолжить сахар или мыло. Однажды она увела их вглубь Острова, в голый лес и показала маленький пруд с чистой водой. Серпентина опустила в воду палец, и поверхность воды покрылась коричневыми чайными листьями, которые завихрились и быстро приняли форму женского лица цвета подошвы от башмака, чая улун и лимонной корочки. При виде Серпентины лицо залилось сладкими коричневыми слезами и ещё сильнее расплакалось, увидев пару смертных, которые рассказали о Тальо и о том, как он жил. Темница и Семёрка подумали, что нежный тёплый голос был самым прекрасным из всех, что им доводилось слышать.

Бывало и так, что Серпентина брала их на прогулки по берегу и показывала крепкую каменную тропу среди моргающих глаз, которую Семёрка не заметил; они следили, не появился ли на горизонте паром. На ресницах глаз были водоросли, но песочники так далеко не забирались, и лишь один или два раза они слышали сову, дрозда или причудливое уханье маленького удода.

Озеро было огромным, другой берег они не видели. А когда шел дождь, что случалось часто, вода и небо сливались в одну мутную серую сферу. Семёрка отремонтировал причал, как мог – без инструментов и одной рукой, то есть не очень хорошо, но его усилия оценили. Темница покрасила причал смесью отвара коры и берёзового сока. Он призрачно мерцал над водой, и через некоторое время, что было неизбежно, в большой серой сфере появился плот, и паромщик ссадил на доблестно отремонтированный причал женщину.

Она была ещё не старухой, но уверенно приближалась к этому рубежу, как флюгер в плохую погоду поворачивается на восток. Широкие серые крылья заменяли ей руки, а ноги были перепончатыми и жёлтыми. Тёмные волосы с широкими полосами серебряных перьев и густые чёрные пряди определённо проигрывали битву с птичьим оперением. У глубоко посаженных больших глаз и возле рта виднелись резкие морщины, но она была худой и проворной, словно летящая гусыня. Её щёки раскраснелись, исхлёстанные шквалистым озёрным ветром. Деловая лёгкая поступь, пальцы – длинные и сноровистые; ими она отбросила со лба влажные от тумана волосы. Взгляд женщины тотчас обратился к внушительному животу Серпентины.

– Вижу, здесь нужны мои услуги, – сказала она. Её голос был осипшим, будто она говорила, не умолкая, на протяжении многих лет.

Серпентина прикрыла живот длинной зелёной рукой.

– Как долго, по-твоему, – чуть слышно прошептала она, – растёт ребёнок внутри мёртвой женщины?

– Я бы сказала, сколько захочет, столько и растёт, – проговорила незнакомка с широкой и загадочной улыбкой.

Идиллия посмотрел на Семёрку и Темницу, открыл рот, чтобы что-то сказать, но снова его закрыл. Наконец он проворчал:

– Причал выглядит лучше. Но стыки совсем не удались.

Паромщик оттолкнулся шестом от берега и исчез в тумане. Ещё некоторое время был слышен плеск воды, точно детский плач вдали.

– Итак, – сказала новоприбывшая, – с этим всё ясно. О Повелительница Змей, Убийца Вепря, Звезда Джунглей! Твой брат беспокоится о тебе.

В молодости я была гусыней.

И не надо смотреть на меня разинув рот. Гуси в моём краю – обычное дело, а край мой лежит так далеко на востоке, как на севере – плавучие льды. Летя по небу, мы были словно рука, что проходит по лику солнца, и леса погружались в тень. Меня тогда звали Гнёздышком и так зовут до сих пор.

Но это было давно. Теперь я женщина, моя стая погибла, а мой брат был королём – некоторое время.

Возможно, вы слышали эту историю. Она не такая известная, как сказка о прожорливых змеях, но кое-где о девочке-гусыне и о том, как они с братом убили тирана, менестрели ещё поют.