Я вытащила нож из ножен, она – миску из теней. Я помедлила, а потом сделала надрез на коже своей спины и позволила соку течь в металлическую миску; он был золотым и густым, как желток. Слеза вскинула брови и широко улыбнулась, словно ребёнок, которому показали что-то новое. Она широко развела полы своего плаща, чтобы дать мне пройти. Войдя во тьму, я почувствовала, как её перья касаются раны.

– Да, – выдохнул Семёрка. – Конечно, я мог дать Слезе только кровь. И мне она не рассказывала сказок. Я помню её лицо и миску. Но почему? – взмолился он. – Почему ты бросила меня? Я бы никогда тебя не бросил.

Темница посмотрела на него тусклым взглядом.

– Я украла лист, – просто сказала она, взяла Семёрку за руку и увела в глубь леса.

Плеск волн одинокого озера у пустынного берега растаял вдали.

Это был не городок. Не совсем деревня. И точно не город. Но там стояли дома – низкие, серые и лоснящиеся от затяжных дождей, будто давным-давно в них кто-то жил. В этой части острова было очень темно, но посреди слякоти виднелись искры света, напоминавшие Звёзды. Одна из них вращалась всё быстрее, пока не превратилась в женщину. Она была полна красок, любых, какие только мог дать лес; на неё было почти больно смотреть. Её кожа походила на кожу змеи, чешуйчатую, плотную и пронзительно-зелёную, с чёрными, синими и алыми разводами. Большая часть тела казалась по-змеиному волнистой и лишенной костей, а торс был длиннее и гибче, чем полагалось бы женщине. На ней было жёлтое полупрозрачное одеяние, которое колыхалось и скреплялось застёжками у пяток, но ничего в общем-то не скрывало, особенно её зелёную кожу, темневшую и блестевшую сквозь золотистую ткань. У неё были длинные волосы, чёрные, гладкие и блестящие как стекло. Браслеты на руках украшали сотни разновидностей агата. Глаза чёрные, словно дно колодца, а сине-чёрные пальцы – длинные и хваткие. Она сжимала ноги будто в отчаянной надежде, что они превратятся в хвост, но упрямые конечности оставались раздельными.

Под прозрачной одеждой выдавался зелёный живот, как бриллиант Вумимм, – женщина была беременна.

– Я принесла ей лист, – сказала Темница, словно это было объяснение, которого Семёрка не понял. – Лист Иммаколаты. Я танцевала её танец много лет, любила её и не хотела, чтобы она оставалась одна. Я была в долгу перед ней, перед ними обеими, должна была найти пещеру, озеро и отрезать хвост. Мы тут, вместе… в каком-то смысле счастливы.

– Я не одинока, – сказала женщина низким гортанным голосом, и из леса ей ответило эхо. – Мне не дали побыть одной.

Я смотрела вниз из тьмы, туда, где свет держался за руки со светом. Помню первый обжигающий шаг с Небес – как же это больно! – и как я звала мать, пока падала. Они приняли меня в зелёные объятия; моё тело было сплошной раной, истекавшей светом, кожа висела лохмотьями, а кровь текла из коленных чашечек, локтей и затылка – из всех мест, что раньше объединяли дыру и небо. Я истекала кровью и плакала… Так было с каждым из нас. Мы хотели погрузиться в мир, но не знали, насколько это больно.

Змеи тоже были там: белые и чёрные, красные и золотые. Их оберегающие капюшоны, утешительные хвосты… Я смотрела на них, а они остановили кровь из моих ран своими маленькими ртами и согрели меня телами, которые впитали солнечный свет на плоских камнях; шипели и шёпотом пели песни. Я смотрела на них и хотела быть как они – так же двигаться, извиваться, шипеть и петь, переливаться цветами. Для меня они были самыми красивыми из всего, что мне довелось видеть после тьмы. Пока мой брат превращал себя в острогу, я удлинялась, тянулась, изгибала спину и свивалась в кольца, пока не стала длинным зелёным и улыбающимся кольцом. Впервые легко скользя в теле змеи, я ненароком сокрушила чайный куст с нежными лепестками и не заметила этого, как женщина, бегущая через лес, не замечает веточки, хрустнувшей под ногами.

Я не видела, как умерли Маникарника, но слышала их крик. Мы все его слышали. Я ускользнула прочь за холмы вместе с остальными… не хотела оставаться одна. Так много малых Звёзд увидели мои кольца и, восхищённые, обратились в мои подобия. Мы уединились вместе, ели воробьёв и мышей, глотали их целиком, или каплунов и мёд, как желали. Наши тела менялись со временем: мы были текучи как реки. И были не одни.

Я узнала его, когда он пришел. Конечно узнала! Даже Звёздам снятся сны. Этот мужчина мне снился давно, и я смотрела, как блестящая нить его жизни выплетается, пока не пересечется с моей, и искры летели от травы под моими ногами. Я смотрела на этого мужчину и думала: «О, мы причиним друг другу боль». Но у Звезды, видишь ли, только одна дорога, и неумолимую орбиту не изменить, как зайцу не укоротить собственные уши. Я видела, что его нить кнутом хлещет и щёлкает во тьме, однако не могла ничего сделать.

Мотылёк сказал мне, когда я умру.

Я была в своей комнате, и мои дети собрались вокруг, забавлялись с игрушечными и настоящими мечами, в зависимости от возраста, отдыхали; их кожа расслабленно мерцала зеленью – их отец оставил нас на день, и мы могли обратиться в змей, не прятать свои чешуйки. Мы были друг у друга, и никто не должен был нас беспокоить.

Я сидела у окна. Дул ветер с чайных полей, слегка отдававший сладостью и терпкостью. Сын подшивал подол моего платья, во рту у него было полно булавок. Дочери играли в чатурангу [21], и их плечи были тёплыми, как спинки гремучников, отдыхающих на солнце. Несколько моих мальчиков гонялись за белым котёнком, которого я раздобыла для них, и их глаза горели азартом и голодом. Мы были не одни, ни в коем случае! Я вытерла нос младшей и велела ей не высовывать свой беспокойный язык, розовый и раздвоенный. Этим и занимается мать. Ведь когда-то Небо вытирало наши носы и велело держать спины прямо; чернота нашей матери поощряла нас говорить увереннее, быть любопытными, смелыми и помогать друг другу, если любопытство подводило. Ведь она говорила нам, что любит и что мы никогда не будем одни.

Во тьме начала мира она говорила нам все эти вещи. А я говорила их своим детям, хотя слова часто застревали у меня в горле, и я не думала, что буду их говорить, когда ярко сияла возле своего брата, а не под щёлкающим кнутом – мужчиной, чьё дыхание доносило до меня страхи других женщин и в кого мой свет утекал, утекал и утекал. Я не желала детей. Они были негодной заменой того, что я утратила… Неужели Небо чувствовало то же самое? Может, мать потому нас и покинула? Но в тот день я смотрела на детей и понимала: они – часть меня, он прогрыз во мне дыры, и они горели так ярко! Из-за них я не ушла. Возможно, я не понимаю свою мать, но, думаю, не я одна испытывала подобные чувства.