Мужчины пересказывали свои приключения, связанные в основном с яхтами и охотой; Гарольд терпеливо выслушивал всех. Он заметил, с каким воодушевлением Уилф беседовал с хозяйкой. Она визгливо хихикала — Гарольд уже давно не слыхал такого смеха. Он раздумывал, заметит ли кто-нибудь, если он потихоньку улизнет отсюда.

Гарольд уже забрасывал на плечо рюкзак, когда Уилф, отделавшись от собеседницы, быстро нагнал его.

— А я и не знал, что вас так принимают, — промычал он, всей пятерней запихивая в рот блин с копченой лососиной с такими усилиями, словно блин был живой. — А почему мы уходим?

— Мне уже пора. И обычно никто так не принимает. Для ночлега я ищу место, где можно расстелить спальник и где меня никто не увидит. Бывали дни, когда я питался одними хлебцами и вообще чем придется. Но если тебе здесь нравится, лучше останься. Не сомневаюсь, что и тебе здесь будут очень рады.

Уилф уставился на Гарольда, очевидно, пропустив его слова мимо ушей, и сообщил:

— Все спрашивают, правда ли, что я ваш сын.

Гарольд неожиданно смягчился и улыбнулся. Обернувшись к гостям на лужайке, он ощутил возникшую между ним и Уилфом непонятную близость, по сути, более тесную, нежели бывает между родственниками, поскольку они, оба парии, были частью чего-то высшего. Они помахали всем на прощание.

— Для моего сына ты слишком юн, — откликнулся Гарольд и похлопал Уилфа по плечу. — Нам пора в дорогу, если мы хотим подыскать местечко для ночлега.

— Удачи! — крикнули им вслед гости. — Куини будет жить!

Собака уже ждала у ворот, и все трое легким шагом тронулись в путь. Их удлиненные тени легли на шоссе, сгущающиеся сумерки сладко пахли цветами бузины и бирючины. Уилф рассказывал Гарольду о своей жизни — о том, как он перепробовал множество занятий, но ни в одном не преуспел. Если бы не Господь, по уверениям Уилфа, сидеть бы ему в тюрьме. Гарольд иногда слушал, а иногда просто следил за порханьем летучих мышей в полумраке. Он задавался вопросом, неужели этот юноша и впрямь прошагает с ним весь путь до Берика и как теперь поступить с собакой. Думал он и о том, обращался ли когда-нибудь Дэвид к Богу. Фабричные трубы вдали изрыгали дым, пополняя небо все новыми облаками.

Всего через час Уилф стал заметно прихрамывать. Они едва ли прошли и полмили.

— Тебе надо отдохнуть?

— Ничего-ничего, мистер Фрай.

Но Уилф уже скакал на одной ноге. Гарольд подыскал подходящее укрытие, и они рано остановились на ночлег. Уилф по примеру Гарольда расстелил свой спальник возле поваленного бурей вяза. На трухлявом стволе выросли блюдца «седел дриады»[25], пятнистые, словно птичье оперение. Пока Уилф, хныча и перетаптываясь, ругал свои ноги нехорошими словами, Гарольд собрал грибы и побродил вокруг в поисках обломанных веток с листьями. Ими и подушечками мягкого мха он выложил земляную яму под комлем, взрыхленную корнями упавшего дерева. Давно уже он так не заботился об устройстве спального места. Собака не отставала от него ни на шаг, то и дело принося камешки и кладя их у его ног.

— Не буду я их бросать, — предупредил ее Гарольд, но пару раз все же бросил.

Затем он напомнил Уилфу, что надо проверить, есть ли у него на ногах волдыри. Гарольд втолковал юноше, как важно заботиться о ногах, и пообещал потом показать, как выдавливать гной.

— Уилф, ты сумеешь развести костер?

— Я до хрена всего умею, мистер Фрай! А где взять бензин?

Гарольд снова объяснил ему, что путешествует без ненужного багажа. Он послал Уилфа поискать еще сучьев для костра, а сам тем временем кое-как разорвал ногтями шляпки грибов на неровные куски. Они оказались жестче, чем ему хотелось, но Гарольд понадеялся, что и такие не подкачают. Он изжарил их на костре в старой консервной банке, которую носил в рюкзаке нарочно для этой цели, сдобрив сливочным маслом и накрошив туда листиков чесночника. В воздухе резко запахло печеным чесноком.

— Ешь, — протянул Гарольд Уилфу банку.

— Чем есть?

— Руками. Потом, если хочешь, вытрешь их о мою куртку. Может, завтра раздобудем где-нибудь картошки.

Уилф отказался, визгливо хохотнув.

— Откуда мне знать, может, они ядовитые!

— Я же ем, смотри. И на сегодня больше ничего нет.

Уилф отщипнул зубами крохотный кусочек и разжевал, сжав губы, словно опасался, что его укусят.

— Блин! — вопил он при этом. — Блин!

Гарольд засмеялся, а Уилф нехотя принялся есть.

— Не так уж несъедобно, правда? — спросил Гарольд.

— Здесь чеснока до хрена! И горчицы.

— Это из-за приправы. У большинства листьев горьковатый вкус. Ты скоро привыкнешь. Если блюдо безвкусное, это даже хорошо. А если вкусное, это уже лакомство. Может, где-нибудь попадется красная смородина. Или земляника. Бывает, найдешь спелую ягоду, так покажется не хуже ватрушки!

Они посидели у костра, обняв коленки. Позади на горизонте желтовато отсвечивал Шеффилд, и, если прислушаться, невдалеке шелестели машины, но Гарольд все равно чувствовал отъединенность от остальных людей. Он рассказал пареньку о том, как учился готовить пищу на костре, как узнавал о свойствах растений из книжицы, приобретенной в Бате. О том, что грибы бывают съедобные и ядовитые и что нельзя их путать. Надо, например, обязательно удостовериться, не набрал ли ложных опят вместо вешенки. Иногда он нагибался к огню, раздувал угли, и ярко вздымалось пламя. В воздух взлетали искры, вспыхивали и обращались в пепел, смешиваясь с темнотой. Ночной сумрак звенел от сверчков.

— Вам разве не страшно? — поинтересовался Уилф.

— Пока я был маленький, родителям не было до меня дела. Потом моя жизнь изменилась, я женился, у нас родился ребенок. Но из этого тоже ничего не вышло. Теперь я живу под открытым небом и понимаю, что здесь бояться почти что нечего.

Ему очень хотелось, чтобы и Дэвид слышал его слова.

Перед тем как улечься спать, Гарольд газетой протер изнутри банку и положил обратно в рюкзак, а Уилф в это время забавлялся тем, что бросал собаке камешек в кусты. Она бешено лаяла, то и дело уносясь в темноту, и тут же возвращалась с камешком и клала его у ног юноши. Гарольду подумалось, как сильно он успел привыкнуть к одиночеству и тишине.

Они улеглись по своим спальникам, и Уилф предложил Гарольду помолиться. Тот ответил:

— Я никому в этом не препятствую, но сам с твоего позволения воздержусь.

Уилф стиснул руки и крепко зажмурил глаза. Кончики его пальцев с обгрызенными ногтями казались особенно уязвимыми. Он по-детски склонил голову и что-то зашептал — Гарольд не стал вслушиваться, надеясь при этом, что кто-нибудь или что-нибудь, кроме него, внимает молитве. Понемногу они погрузились в сон, а на небе все еще светлела полоска заката. Тучи висели низко, стоячий воздух не шелохнулся — Гарольд знал наверняка, что дождя не будет.