В полумраке прихожей угадывались очертания книжных стеллажей и узкого шкафа, в котором у Гербаха хранились многочисленные чертежи и бумаги с инженерными расчетами. Дверь в комнату была прикрыта, и только узкая полоска у пола светилась слабым светом. Он торопливо разделся, повесив пальто на вешалку, прошел в комнату.

Жена сидела, как всегда, неподвижно в кресле. Перед ней на круглом обеденном столе стояла керосиновая лампа, тусклым, дрожащим светом освещая большую комнату, и лежали стопка писем сына да два альбома со старыми фотографиями.

— Эмма, опять? — укоризненно проговорил Ганс Гербах. — Прошу тебя, перестань! Его не вернешь. А нам надо жить.

Она посмотрела на мужа долгим потухшим взглядом. Помолчала, затем пошевелила губами, как бы собираясь что-то ответить, но выдавила из себя только тяжелый вздох. Потом, видно, собравшись с силами, сказала:

— А зачем? Зачем жить?

Гербах подошел к жене, положил руки ей на плечи, затем стал осторожно и нежно гладить ее по аккуратно уложенным волосам.

— Эмма, прошу тебя! Не надо! Завтра мы уедем. Уедем в Саксонию, к Крамерам. Они нас примут. А здесь будет кошмар. Поверь мне! Здесь…

— Иоханнес, я не хочу никуда уезжать! Что мы будем делать там, в Саксонии? Здесь у нас дом. Здесь жил наш мальчик.

— Эмма, ты ничего не понимаешь! Здесь будет ад! Я говорю тебе это потому, что я знаю. Сюда придут русские, и мы все погибнем. Я это знаю точно. Наци собираются уйти в подземелья и оттуда воевать с русскими. Это — безумие! Потом, когда война закончится, мы вернемся. Эмма, нам надо уехать!

— Ты знаешь, Иоханнес, вчера заходил профессор Мерц и показал мне русскую листовку, которую они сбросили с самолета. Русские пишут, что дадут нам отпраздновать Пасху, а потом все будет кончено. Это правда?

— Эмма, это сущая правда!

— Иоханнес, Пасха ведь сегодня?

— Да, Эмма.

— Как наш мальчик любил Пасху! Помнишь, Иоханнес, мы прятали крашеные яйца у тебя в кабинете, а он искал их… А помнишь, мы стояли все вместе у витрины кондитерской на Штайндамме, и Эрих смеялся на трех пушистых зайчиков…

Горькая улыбка скользнула по ее лицу.

— Не надо, Эмма. Прошу тебя, собери все необходимое в дорогу, а я схожу к профессору Мерцу и попрошу его приглядеть за квартирой, пока мы будем в отъезде.

— Хорошо, Иоханнес. Пусть будет так, как ты хочешь. Но я слышала, что в Саксонии тоже творится страшное. В Дрездене погибли тысячи беженцев, город в руинах…

— Да, это так, Эмма. И все же…

— Хорошо. Я буду собираться.

Ганс Гербах, успокоившись, что ему все-таки удалось уговорить супругу, вышел на лестничную площадку и постучал в дверь соседа. На ней блестела латунная табличка с надписью «Курт Вальтер Мерц. Доктор, профессор университета, доцент».

«Зачем людям нужно так много титулов, — подумал Ганс Гербах. — Это, скорее, похоже на надпись на кладбищенском памятнике. Не хватает только указать годы жизни». Потом вдруг спохватился. Ему стало даже немного стыдно.

Профессор Мерц всегда очень по-доброму относился к Гербахам. Это был интеллигентный, высокообразованный человек. Он жил своей размеренной, спокойной жизнью, никому не мешая и ни во что не вмешиваясь. В 1936 году он защитил диссертацию по философии эпикурейцев на философском факультете университета, где и вел семинар. Профессор Мерц и жил, сообразуясь с учением древнегреческого философа Эпикура, воздерживаясь от участия в общественной жизни и считая государство источником всех бед и несчастий человека. «Живи скрытно» — таков был девиз профессора, который он любил повторять в случаях, когда его приглашали в гости или предлагали поучаствовать в каком-либо увеселительном мероприятии. Жена у него умерла, детей не было, а большая красивая овчарка, с которой он выходил гулять по утрам и вечерам, совсем недавно бесследно исчезла, о чем профессор искренне горевал.

Профессор Мерц долго не открывал на стук Гербаха. Потом послышались шаркающие шаги и голос:

— Кто там?

— Это я, профессор Мерц, ваш сосед.

Раздались скрежетание замка, звон цепочки, и наконец дверь открылась.

— Господин Гербах, как я рад вас видеть! Проходите, пожалуйста.

В квартире все было, как раньше. Профессор любил порядок, и хотя жил один, у него всегда было убрано, чисто, опрятно. Богатая мебель говорила о том, что в этом доме всегда был достаток, что хозяин очень тщательно следит за тем, чтобы у каждой вещи было свое место. Книжные шкафы, картины в золоченых багетовых рамах, целая полка старинных ваз и кубков с краснофигурной росписью, блестящий фракийский шлем в стеклянной витрине в виде пирамиды, хрустальная люстра со множеством стеклянных «капелек», диковинные статуэтки на низком круглом столике — все это придавало квартире профессора вид музея. Говорили, что в молодые годы он много путешествовал по миру, участвовал в археологических раскопках и экспедициях.

— Проходите, пожалуйста, господин Гербах. Как давно вас не было видно. Я слышал, что вы призваны в фольксштурм. Это правда?

— Да. То есть теперь нет.

— Как это?

— Да так. Два месяца назад меня отозвали из Шёнфлиса, и я работал здесь, в городе.

— В городе?

— Да, в основном в Королевском замке.

— Где? В Королевском замке?! Да ведь он разрушен! Что же вы там делали? Восстанавливали его?

Вопросы сыпались как из рога изобилия. Гербах даже слегка улыбнулся — любознательность профессора совершенно не гармонировала с его образом жизни. Замкнутость и нелюдимость соседствовали с живым умом и ироничностью.

— Нет, господин Мерц. Мы не восстанавливали замок. Мы готовили его к обороне.

— К обороне?

— Да. Кёнигсберг не сегодня завтра будут штурмовать русские. Наверное, бои развернутся в самом городе…

— Неужели так плохо, господин Гербах? А диктор говорит, что мы «отстоим наш алькасар от еврейско-большевистских орд», что еще немного, и мы погоним русских от стен Кёнигсберга. Да еще и «чудо-оружие»…

— Не надо, профессор. Не шутите. Все действительно слишком плохо. Мы с Эммой уезжаем. Вам тоже надо бы уехать.

— Уезжаете? Куда?

— В Саксонию. К родственникам жены.

— А я слышал, что эвакуация уже закончилась, что в Пиллау уже нет ни одного корабля или катера, на котором можно было бы спастись. А дорогу на Пиллау разве русские еще не перерезали?

— Нет, не перерезали. Мы с Эммой получили специальный посадочный талон…

— Да что вы? А где дают такие талоны? Я что-то ничего не слышал об этом.

Гербах смутился. Он знал, что практически массовая эвакуация из города уже прекратилась, так как действительно было уже не на чем выбраться из города — поезда не ходили, дороги были загромождены разбитой техникой и войсками, скопившимися на узкой полоске суши вдоль залива Фришес Хаф.