Самый разительный пример этому видим в Мазепе и его крестнице Матрене (у поэтов – Марии) Кочубей. Явление, бесспорно, безобразное, но возможное. Предполагая в Давиде Риццио ум, любезность, увлекательность, способные заставить собеседников или, правильнее, собеседницу забыть о его безобразии, мы не можем, однако, допустить в Марии Стюарт, женщине опытной, умной и образованной, увлечение, на которое может быть способна только неопытная девочка. Несомненно, что Риццио был влюблен в Марию, но из этого еще не следует, чтобы она, первая красавица своего времени, за которую тогда сватались короли, наследники престолов, чтобы она, говорим мы, бросилась в объятия заезжего чужеземца, искателя приключений. Марию Стюарт враги ее обвиняли в связи с Данвиллем и Шателаром; допустим эти связи, которым главным оправданием может служить то, что Данвилль и Шателар, оба были молодые, красавцы, а последний вдобавок еще и поэт, пылкий, восторженный юноша. Если же отношения Марии к Данвиллю и Ша-телару были безгрешны, тем более кажется невероятной, даже неестественной ее связь с Давидом Риццио. Если ее не могли пленить красавцы, мог ли очаровать ее уродец? Таковы умозаключения, к которым приходишь, рассматривая этот вопрос с логической точки зрения; но… но главное затруднение в том, что в делах любви логика и здравый смысл не всегда руководят поступками женщины, и нередко случается, что молодая красавица влюбляется в урода, как говорится, ради прихоти или разнообразия, именно потому, что это урод. Мария Стюарт жила триста лет тому назад, но, дочь своего века, это была женщина со всеми слабостями, свойственными и женщине современной… Шекспир, великий знаток сердца человеческого вообще, женского в особенности, представил нам в своей прелестной шутке «Сон в летнюю ночь» красавицу Титанию, страстно обнимающую осла, Основу. Неотесанный неуч с ослиной головой кажется ей первейшим красавцем в мире. Что, если подобные же минуты бывали и с Марией Стюарт во время фаворитизма Риццио, не неуча, не невежды, но умного, талантливого, образованного и только безобразного?

На этот вопрос, прислушавшись к собственному своему сердцу, может дать ответ только женщина.

Многочисленные враги Марии Стюарт, не зная меры своему злословию, объявили, будто выход ее замуж за Генриха Стюарта Дэрнлея (Darnley) был необходим для скрытия неизбежных последствий ее связи с Давидом Риццио, будто Яков Стюарт был сыном этого музыканта, а не Генриха Дэрнлея. Эта обидная генеалогия Якова, наследовавшего английский престол после Елизаветы, впоследствии подала повод Генриху IV, королю французскому, к шутке не совсем приличной, но не лишенной остроумия. «С какой это стати, – сказал он как-то, – короля Якова называют в Англии вторым Соломоном? Одним только на Соломона и похож, что отца его звали Давидом, который, подобно царю-псалмопевцу, отлично играл на арфе!»

Генрих Стюарт Дэрнлей, на которого пал выбор королевы шотландской, был сыном графа Леннокса и Маргариты, сестры короля Генриха VIII. Красавец собой, но с душой низкой, коварной, способный на всякое злодейство, он был тремя годами моложе Марии Стюарт и доводился ей двоюродным братом. При первом известии о предполагаемом бракосочетании шотландской королевы Елизавета приказала заточить старого графа Леннокса в Тауэр вместе с его младшим сыном и конфисковала их имущество. Это бедствие, постигшее семейство Дэрнлея, не изменило намерения Марии Стюарт, отпраздновавшей свадьбу свою 29 июля 1565 года и вознаградившей своего мужа за потерю имущества титулом короля.

Риццио, зная низкий характер Дэрнлея и предвидя, что он, сделавшись королем, не будет довольствоваться одним титулом, а захочет быть королем на самом деле, безуспешно старался отклонить Марию от подарка короны своему мужу. Кроме того, итальянцем руководила еще эгоистическая мысль сохранить за собой место секретаря и советника Марии и отстранить от всякого вмешательства в государственные дела любимцев Генриха Дэрнлея. Последний, до сведения которого было доведено о происках Риццио, возненавидел его, а дерзость и высокомерие, с которыми итальянец критиковал придворных, навлекли на него и с их стороны непримиримую ненависть.[66] Первые пять месяцев супружества прошли для Марии Стюарт в непрерывных тревогах и беспокойстве по случаю возмущения, имевшего целью низвержение ее вместе с мужем с престола. Меррей, поставивший себе целью всей жизни всячески вредить Марии и, если возможно, погубить ее, был главой восстания. Королева поручила своему мужу силой оружия смирить мятежников, но на это у него не хватило ни способностей, ни решимости; сама Мария принуждена была сесть на коня и с мечом в руках предводительствовать преданными ей войсками. Мятежники были разбиты наголову и отброшены к английской границе, за которой скрылся их предводитель Меррей. В начале 1566 года, благодаря энергии и разумной распорядительности Марии, спокойствие в государстве было водворено, и королева вместе со своим мужем переехала в Голируд. Здесь-то, в стенах этого дворца, уцелевшего до нашего времени, разыгралась та страшная драма, рассказ о которой передаем читателям из подлинных писем Марии Стюарт к архиепископу Глазго, своему посланнику в Париже.

Мария Стюарт, больная и на седьмом месяце беременности, 9 марта 1566 года, часу в одиннадцатом вечера ужинала в своем кабинете, рядом со спальней. За столом вместе с королевой сидели фрейлины и Риццио, камер-лакеи прислуживали. В конце ужина в комнату вошел Дэрнлей и разместился рядом с королевой, вслед за ним на пороге потайной двери, в полумраке, явилась свирепая фигура лорда Рутвена (Ruthwen). Не обращая внимания ни на королеву, ни на короля, Рутвен повелительным тоном приказал Риццио встать из-за стола и идти за собой.

– Вы приказали Рутвену прийти сюда? – спросила Мария у мужа.

– Нет, – отвечал тот, усаживаясь поглубже в кресло.

Королева приказала лорду выйти вон, но этот палач вместо того бросился на Риццио, который, вскочив со своего места, спрятался за кресло Марии. Рутвен, опрокинув стол, перегнулся через плечи королевы и ударил итальянца кинжалом, потом, схватив за ворот, поволок его в кабинет, куда прибежали прочие убийцы, сообщники Рутвена. Одному из них Дэрнлей подал собственную шпагу, и через несколько минут вместо Риццио на полу королевского кабинета лежал труп, покрытый пятьюдесятью шестью ранами… Рутвен, обрызганный кровью, сверкая глазами, крикнул королеве, что смерть музыканта – мщение ей за ее тиранства и привязанность к католицизму. За убийцами ушел Дэрнлей, видимо довольный; фрейлины и прислужники разбежались, и всю ночь Мария Стюарт провела, окованная ужасом, в креслах рядом с комнатой, на полу которой лежал изувеченный труп Риццио.

На другой день в Эдинбург вступили отряды мятежников, предводимые Мерреем, и королева с мужем бежала в замок Дунбар, куда последовали за нею преданные ей вельможи. Народ не присоединился к мятежникам, как они рассчитывали, несмотря на старание их сообщника Рутвена. Изъявив покорность королеве, злодеи удалились в Англию, а Мария со всем двором возвратилась в Эдинбург, где 19 июня разрешилась от бремени сыном Яковом. Страшное впечатление, произведенное на Марию Стюарт видом обнаженных мечей в ночь убиения Риццио, отразилось впоследствии на характере короля Якова, который, как известно, при виде обнаженного оружия падал в обморок. Бешенству Меррея, графа Лейчестера и Елизаветы при известии о рождении сына у королевы шотландской не было границ. В королеве английской – независимо от досады – говорила зависть, свойственная женщине, навеки лишенной отрады быть матерью.[67] «Она – мать, – говорила Елизавета, – а я одинокая, как дерево бесплодное!» Зависть и злоба не помешали ей, однако же, написать к Марии Стюарт любезное поздравительное письмо и предложить ей быть восприемницей новорожденному. Меррей, менее скрытный, преследовал супруга королевы самыми оскорбительными нападками и довел наконец Генриха Дэрнлея до того, что тот требовал от жены немедленного изгнания неугомонного негодяя… Невзирая на очевидность черноты души своего побочного братца, королева шотландская его щадила, стараясь примирить с ним своего недостойного мужа; именно недостойного, потому что в это самое время Дэрнлей, отшатнувшись от жены, проводил все дни в распутствах и пьянстве. Обряд крещения принца Якова в замке Стирлинг был причиной новых столкновений протестантов с католиками. Меррей с шайкой своих разбойников, издеваясь над обрядами католической церкви, объявил, что не намерен присутствовать в языческом храме, как он называл королевскую часовню. Графиня Эрджиль, заменявшая Елизавету при восприятии младенца от купели, была по решению англиканской консистории приговорена к торжественному покаянию… Все эти обиды болезненно отозвались в сердце Марии Стюарт, и, по целым дням заливаясь слезами, она молила Бога о единственной милости – скорейшей смерти. Даже чувства матери, впервые ею испытываемые, не могли утолить скорби несчастной женщины, разочарованной в жизни, в людях, в собственных своих чувствах; она увидела и поняла, что окружена злодеями, предателями и неблагодарными. Тот, от которого она вправе была ожидать слова сочувствия и утешения, Дэрнлей уехал к своему отцу, графу Ленноксу, в Глазго, где вскоре по прибытии заболел оспой. Послушная первому побуждению своего доброго сердца, Мария Стюарт решилась было ехать к мужу, но потом, ввиду опасности заразы не лично для себя, но для сына, отказалась от этого намерения и осталась в Эдинбурге. Желая, однако же, облегчить страдания больного, Мария послала к нему в Глазго докторов и прислужников; первые исправно доносили ей о ходе болезни, за которой она следила с непритворным участием. Когда опасность миновала и Дэрнлей стал поправляться, Мария, не обращая внимания на лютую зимнюю стужу и глубокие снега, отправилась к мужу верхом, сделав пятьдесят миль по трудным и опасным дорогам. Прибыв в Глазго, она распорядилась приготовлением уютного крытого экипажа для перевозки в Голируд выздоравливавшего мужа, но поместила его не во дворце, а в особом доме, принадлежавшем старшине коллегии св. Марии, где окружила Дэрнлея всевозможными удобствами и ежедневно его навещала. Вечером 9 февраля 1567 года она довольно долго беседовала с мужем, была как-то особенно ласкова, внимательна, а при прощании крепко поцеловала и надела ему на палец драгоценный перстень. На просьбу Дэрнлея посидеть у него еще подольше Мария отвечала, что спешит во дворец на свадьбу одной из своих фрейлин. Супруги расстались…