Вниз идти легче, но надо соблюдать осторожность. Он нашел нужный дом и поднялся на второй этаж. Ему показали дверь. Маленькая, но очень опрятная канцелярия. В изразцовой печи с веселым треском догорает ворох сучьев. Человека, открывшего дверь и тут же торопливо занявшего место за письменным столом, зовут Паллиндер. Лыс, как колено. Парик из овечьей шерсти небрежно повешен на спинку стула. На столе письменный прибор, хрустальный графин и два бокала с затейливыми монограммами. Сам Паллиндер маленький, розовощекий, излишне полный. Неудивительно при сидячем роде деятельности, которой он посвятил жизнь. Кончик носа оседлали очки — скорее всего, необходимые только для чтения, потому что он смотрел на Винге не сквозь все больше входящее в моду оптическое усовершенствование, а поверх.

— Итак, господин Винге? — спросил он чуть ли не извиняющимся тоном.

Винге насторожился. Почему Паллиндер назвал его но фамилии? Он же даже не успел представиться.

— Вы меня ждали? — спросил он настороженно, но загадка тут же разрешилась.

— Разумеется! Само собой! Думаю, и вы, и я получили письма от Свеннинга одновременно. Только… прошу меня извинить, я ждал, что вас будет двое.

Накануне Винге дважды заходил к Карделю, и оба раза натыкался на запертую дверь. На стук никто не откликнулся.

— Мой коллега занят сейчас другим делом.

— Ну да, ну да… у вас, наверное, работы по горло. Такие, знаете ли, времена… — Он осуждающе покачал головой и поправил пальцем очки. — Ну что ж, тогда к делу. Как совершенно справедливо указал господин Свеннинг, жалованье он получает от меня. Было бы странно, если бы я отказывался — так оно и есть. Я выплачиваю Свеннингу жалованье по поручению другого лица. Но вы же прекрасно понимаете: в первую голову я забочусь об интересах своего клиента. И вы также понимаете, что я не вправе называть его имя третьему лицу.

— Я… я же показал вам доверенность, очерчив… обри… подтверждающую мои полномочия, — выдавил из себя Винге и мысленно выругался — почему ему так трудно произнести простую фразу, не заикаясь и не запинаясь. Как плохо выучивший урок ученик на экзамене, заранее знающий, что провалится. Каждый неуклюже повторенный слог льет воду на мельницу и без того непоколебимой самоуверенности Паллиндера.

— Да-да, разумеется… но представьте, я никогда не встречался ни с чем подобным. И не могу не отметить прискорбный факт: имя на предъявленной доверенности никак не соответствует вашему.

— У меня есть разрешение вольнонаемного сотрудника полицейского управления Карделя… вот именно, сотрудника… действовать от его имени. И от имени управления… само собой.

— Должен вас осведомить: полицейское управление никогда не ставило под вопрос установления, присущие моей профессии. Как вы понимаете, в моей деятельности контакты с полицеймейстером вполне… э-э-э… весомы. Мало того — необходимы. И мне хотелось бы через собственные источники получить его разрешение продолжать этот разговор.

Винге промолчал. Повертелся на стуле, безуспешно пытаясь найти нужные слова. Внезапно на него навалилось чувство безнадежности. Поникла голова, опустились плечи. Паллиндер откровенно ждал, пока он встанет и уйдет, — терпеливо, как ящерица, поглядывал поверх очков. И глаза, как у ящерицы, — не выражают ровным счетом ничего. Винге уже приподнялся со стула, собрался уходить. Надо бы посмотреть многозначительно — напрасно надеетесь, это не последняя наша встреча… и пока он мысленно подыскивал подходящую мину, взгляд его упал на дрожащие мелкой дрожью руки хозяина кабинета.

Он сделал еще одну попытку встретиться с Паллиндером взглядом и поймал как раз то выражение, которого ожидал. Делопроизводитель на секунду утратил самоконтроль — и туг же понял: он себя выдал. Поспешно спрятал руки под стол.

Винге вновь опустился на стул, испытав при этом, как ни странно, огромное облегчение.

— Господин Паллиндер, не хотите ли предложить стаканчик? На посошок, так сказать?

После секундного сомнения Паллиндер пожал плечами, взял со стола бокал, сжал покрепче. Попытался унять дрожь в руках, но потерпел фиаско. Поднес графин вплотную к бокалу. Послышалось предательское дребезжание — и он вовсе упал духом. Часть перегонного пролилась на стол. Паллиндер обреченно поставил графин и потер физиономию рукой в чернильных пятнах — слава богу, не свежих; Винге чуть не засмеялся, представив себе результат такого умывания.

Оба молчали — ни тот, ни другой не знали, как продолжать разговор. Эмиль сцепил руки в замок, положил на колени и тихо, но внятно произнес одно слово:

— Страх.

Сказал — и почувствовал, насколько увереннее, насколько убедительнее звучит его голос.

— Не сказать, чтобы приятная штука. Паралич чувств. Засевший внутри неприятель, который ничего так не хочет, как рассорить тебя с твоими собственными мыслями. Вертит их так и эдак, пока они не покажутся тебе глупыми и неуместными. Я был очень неуверенным в себе ребенком, меня мучили кошмары. Никому не верил — в каждом видел врага, или еще хуже — затаившееся чудовище. Я, разумеется, повзрослел, но страх… Страх, знаете ли, как собственная тень — куда от нее денешься? Страх и одиночество… но мы-то с вами не одиноки! Нас двое в вашей канцелярии! И мы можем помочь друг другу…

Паллиндер потянулся за стоящим в источающей знакомый аромат лужице бокалом и опрокинул в один глоток, с такой жадностью, будто старался поскорее влить содержимое прямо в желудок, минуя глотку и пищевод. И сморщился с видимым облегчением.

— А вы, господин Винге? Все, что вы сказали… да… насчет помочь… Вы нравы — вино тоже лечит. Хорошо, но ненадолго.

— Я, к сожалению, не люблю спиртное.

— Вот тебе и на! А кто его любит? — И тут же опроверг свои слова: взял второй, предназначенный Винге, бокал и жадно — может, и вправду без особой любви, но именно жадно выпил и опять сморщился. Будто зуб заболел.

Взялся за позолоченную, а может, и золотую дужку оправы, снял очки и положил на стол.

— Могу я рассчитывать, что наш откровенный разговор останется между нами?

Эмиль кивнул. Наверное, в его жесте было что-то настолько убедительное, что Паллиндер несомненно поверил и налил себе еще полбокала. Каждый раз, когда он открывал пробку графина, по канцелярии веяло чем-то вроде перележавшей грушевой падалицы — знакомый, и не сказать, чтобы очень уж неприятный запах.

Паллиндер взял бокал, но пить не стал. Подошел к окну и посмотрел на улицу. Взгляд настолько пустой, что вряд ли он видел, что там происходит.

— Извините… — сказал он после длительной паузы. — Нелегко найти нужные слова. Знаете… никогда… короче, никогда в жизни я не выбирал буквы, если под рукой были цифры. Так что прошу прощения, если мои объяснения покажутся вам неуклюжими.

— Вы ведь заметили… по части риторики… Может, кто-то и имеет право кинуть в вас камень… но не я.

Паллиндер прокашлялся, оперся свободной рукой об оконную раму и заговорил — горячо и путанно.