– Мы в этом году можем на обслуживание долгов потратить не больше, чем… – Коля заглянул в бумажку, которую, видимо, Смирнова же и принесла ему с утра пораньше. – Так, чтобы не жить постоянно на шнурке…

– Сложно, но решаемо, – ответил Александров. – Куда они денутся. Вопрос упорства.

Жизнь понеслась вскачь. Помимо правлений, совещаний, встреч, поездок в Белый дом, приемов, ужинов, муторных разборок в ЦБ, помимо всех этих повседневных дел, что составляют сумасшедшую жизнь крупного банкира, Александров теперь еще вел переговоры с первыми лицами Deutsche Bank и City, Société Generale и BNP Paribas, Chase Manhattan и HSBC. Из кабинета, из машины, из дома…

Лиде он написал письмо, довольно сухое. Она не должна избегать свиданий с мужем – будет истолковано против нее. Не должна поддаваться на провокации медперсонала – это метод обследования. Не должна считать, что он не занимается ее делами – он ими занимается. Не должна страшиться отъезда в Англию сразу после выписки. Не должна думать, как собрать вещи и что будет, если вдруг Машу не примут в Оксфорд. Она должна: есть, спать, улыбаться медперсоналу и думать о том, что в Англии ее встретит весна, и она купит там все, что забудет взять из Москвы. К выписке будут готовы паспорта, визы, билеты, квартира в Лондоне и деньги. В Лондоне их встретят, а он прилетит, когда сможет, и они вместе решат все оставшиеся к тому времени вопросы. Это все.

Английский проект Александрова оказался крайне хлопотным. Ему не хотелось подключать чужих людей и объяснять, почему он занят устройством судьбы Чернявиных. Не хотелось из-за Катюни и из-за того, что фамилия Чернявина говорила многое и многим. Но пришлось. Он велел Маше принести впридачу к фотографиям еще и копии всех бумаг, отправленных в Англию. И поручил Алисе Васильевой, своему помощнику по сугубо личным и деликатным вопросам, проверить, чтобы колледжи отправили ответы на имя девочек, но на адрес самой Алисы. Отделу внешних связей было поручено сделать для дам Чернявиных паспорта и визы по линии банка, убедив консульский департамент МИДа, что это более чем логично. К умельцам из Конторы пришлось пойти почти на поклон уже лично, потому что фотографии Лиды, которые Маша нашла дома, для паспорта не годились. Помимо этого приходилось еще держать контакт с главврачом больницы.

Лида перечитывала Костино письмо. Пошла третья неделя ее заточения. Она стала ко многому привыкать. Чернявин приходил раз в неделю с рассказами, что в семье все прекрасно, что они с девочками живут душа в душу, а измену он ей не простит. Дочерей приводить отказывался – ни к чему, дескать, им видеть психиатрическую больницу. Звонил каждый вечер в отведенное время, но разрешал говорить с дочерьми не более пары минут. С Машей удавалось поговорить отдельно по александровскому мобильнику, но той приходилось пускаться для этого на изощренные уловки.

Маша рассказала о своих встречах с Александровым, и теперь Лида по ночам представляла себе их вдвоем за столом в кафе, выражение их лиц, подтексты разговоров. Она знала, что Костя не поднимет тему отцовства, но вдруг она нечаянным образом всплывет, и он не удержится. Это беспокоило больше всего.

Александрова же беспокоило, что устройство Лидиных дел отнимает намного больше времени, чем он предполагал. Через неделю паспорта с визами были готовы. «Лиса Алиса» представила четыре варианта четырехкомнатных квартир в Лондоне. Вникать в их достоинства и недостатки у Александрова не было ни сил, ни желания, обсуждать с Машей – тем более. Алисе было велено устроить все на свое усмотрение, и она быстренько сняла сервисные апартаменты у Holland Park. Главврач был готов к выписке Лиды, но завотделением мутила воду, а давить на нее насчет выписки без диагноза главврач боялся. В конце концов, повторял он, такие вопросы решает комиссия по представлению заведующей отделением. Идти к завотделением после того, как у нее, несомненно, побывал Чернявин, значило доводить дело до абсурда. Из колледжей ответов ни в адрес Маши, ни в адрес «лисы Алисы» все не было.

За окном был февраль с омерзительным липким снегом и промозглым ветром, а по экранам монитора бежали не менее омерзительные цифры. Вроде и не кризис, но цены на металл в мире неуклонно снижались, и просвета было не видно, как не видно было солнца на сером мутном небе. Объемы свободных средств на счетах неудержимо ползли вниз. Оборонщики не взяли под козырек и не выполнили команду своего министра – счетов не закрывали, но новые контракты переводили в другие банки. Орловский губернатор забрал не весь бюджет, но весомую его часть в виде счетов ЖКХ. Смирнова добилась невозможного – кредиторы трех пулов согласились обсуждать пересмотр условий, но процесс этот был объективно долгим. А пока платежи по привлеченным кредитам сжирали все большую долю живых денег.

Александров резал расходы, увольнял, сокращал парк машин, установил лимит на телефонные разговоры, свел к минимуму рекламу. На рынке пошли разговоры, что Русмежбанк стоит в пирамиде. Жизнь Александрова и Трофимова превратилась в дурдом. «Бедлам», – повторял Коля.

Наведя марафет в холдинге, Скляр выкроил почти четыреста миллионов свободного кэша. Он пересиживал остаток российской зимы на сардинской вилле, посещал по делам соседнюю Сицилию, где неспешно и плавно продвигался его винный проект, и размышлял. Он слово дал Александрову собрать кэш. И собрал. Банк Александрова надо подпереть, как иначе? Другой вопрос – как именно… Можно эти свободные деньги пустить на погашение кредита. А можно распределить дивиденды. Распределение – это после налогов, погашение – до. Но погашение – это деньги только Александрову, а распределение – и себе тоже, причем почти вдвое больше, чем партнеру. Пожалуй, даже другу.

А партнер – пожалуй, даже друг – был занят непонятно чем. Взвалил на себя такую обузу – снарядить в Англию чернявинских баб. Информация пришла откуда-то сбоку, практически случайно. Но ведь секретов в мире не существует. Вопрос занимал Платона, конечно, прежде всего, в связи с размышлениями о справедливой дележке кэша холдинга. Собственно, кроме этого кэша был ведь еще и кредит Русмежбанка Чернявину, о котором за последние месяцы его партнер – пожалуй, даже друг – не обмолвился ни разу. Не может же быть, что Константин решил разменять сорок миллионов на устройство безмятежной жизни для бывшей подруги и ее деток. Не может, конечно! История с чернявинской семьей была странная, но и только. А вот сорок миллионов чужого долга Платон не мог не принимать близко к сердцу. Он голову ломает, как именно оторвать для друга кровные деньги собственного холдинга, а друг по необъяснимой причине кредит не взыскивает. Платон счел, что в этой диспозиции нет никакой логики. Поэтому отложил на время думы о том, как оторвать для друга кровные деньги холдинга, и набрал Колю.

– Двадцать вернул, говоришь? А еще двадцать?

– Костя не давал команды чморить. Второй двадцатник, насколько я понимаю, – это их особые договоренности.

– Мне начхать на их договоренности. Они были хороши для мирного времени. А на войне как на войне. Забираем все что можем, подчистую!

– Платон, я не могу к Косте лезть с этим вопросом.