Наши же «интеллигенты» после дикой пляски на могильных плитах и израсходовав весь запас бранных слов начинают, как куры в навозе, копаться в своих родословных, мучительно припоминая и выискивая обиды, понесенные от прежних властей с тем, чтобы получить хорошее кормление от новых.

Понятие «интеллигент» (в его чисто русском звучании и значении) меня давно привлекает и интригует. Мне кажется, что ни один человек не вправе называть сам себя интеллигентом. Это звание выше звания министра, генерала, профессора и даже академика, оно связано не с умением рассуждать об ученых предметах, а прежде всего с высокими моральными качествами. Нельзя сказать: я — интеллигент, но можно, хорошо все взвесив, подытожить: «Он — интеллигент».

В моем понимании, среди председателей КГБ интеллигентов, кроме Ю. В. Андропова, не было. Находясь на государственной службе, все постоянно были вынуждены говорить неправду, лицемерить и интриговать, называя это про себя или политической гибкостью, или дипломатией.

Когда Шелепин и его команда забрали слишком много власти и превратились в организованную силу, Брежнев со своими соратниками решил покончить с этой новой опасностью. Первым, конечно, должен был пасть самый сильный шелепинец — Семичастный. Некоторые исследователи припоминают, что его сняли с поста председателя КГБ, когда Шелепин находился в больнице и, следовательно, можно было обеспечить единогласное решение Политбюро ЦК КПСС по данному вопросу. Формальным предлогом было бегство Светланы Аллилуевой в США. Недосмотрел, дескать, Семичастный, не обеспечил. Скандал был, конечно, вселенский. Хулиганы и озорники стали распевать по этому поводу нецензурные частушки.

И поехали «комсомольцы» по зову партии со своих высоких постов на другие, менее значимые, и на периферию, и послами за границу, и надо сказать, среди них оказались и очень хорошие послы.

Мои немногочисленные личные контакты с Семичастным были связаны с африканскими делами, и особенно с Египтом. Моя первая командировка в Египет закончилась весной 1960 года не только по причине длительного там пребывания, но и потому, что наш контакт с египетскими спецслужбами снизился до нулевой отметки. Основу разногласий составляла репрессивная политика Насера по отношению к сирийским и египетским коммунистам.

К середине 70-х годов сотрудничество и деловые связи между СССР и Египтом стали налаживаться, и египетская сторона выразила пожелание возобновить контакт между КГБ и Службой общей разведки. Эта миссия была поручена мне, и я стал бывать на приемах по случаю приезда в СССР различных египетских делегаций, восстанавливать полезные связи и время от времени общаться с Семичастным.

Каких-то особых симпатий он у меня не вызывал. Держался он нарочито строго, был самолюбив и властолюбив. Государственного глубокомыслия от него не исходило. Чувствовалось, что ему нравится быть полновластным хозяином правительственных особняков на Воробьевых горах, где его все знали и относились к нему с восторженным подобострастием и даже любили его как хорошего и рачительного хозяина. Весь обслуживающий персонал, естественно, знал его гастрономические вкусы: какие рыбные блюда ему нравились, какие шашлыки и напитки. Знакомые мне люди из «Девятки» доверительно сообщили, что председатель предпочитает горилку с перцем, но не какую-нибудь, а из Киева, и поэтому она регулярно и в больших количествах поставляется в правительственные резиденции. «Они это очень уважают!» — пояснил чей-то восторженный голос.

Так или иначе, Семичастный поручил мне в середине 1966 года вылететь в Каир, восстановить отношения со всесильным тогда Салахом Насром — руководителем Службы общей разведки и парафировать с ним подготовленное нами соглашение о сотрудничестве.

В ту пору я тоже верил в силу бумаг, разного рода договоров и соглашений и летел в Каир с огромной радостью и даже ликованием.

Во-первых, мне было приятно, что мой труд по установлению и развитию контактов со спецслужбами Египта не пропал даром и имеет интересное продолжение, а во-вторых, потому, что в этой стране я провел по-настоящему счастливые пять лет. Здесь родились мои дочери-близнецы, здесь были приобретены друзья и среди египтян, и среди соотечественников, и здесь, наконец, я стал профессиональным разведчиком.

Что же касается любви к подписанию взаимообязывающих документов, то в нашем государстве она носила патологический характер. Каждое малое явление в межгосударственных отношениях мы стремились закрепить в договорах, соглашениях и протоколах. Существовал священный ритуал подписания бумаг: само подписание, обмен красивыми папками с подписанными уже документами, обмен ручками, которыми были произведены подписи, речи, фотографирование, банкет… Мы заразили этим и другие страны: в одной из арабских стран мне дали для подписания протокола ручку с красными чернилами (цвет нашего флага), а арабский министр подписал документ зелеными чернилами (цвет знамени ислама). Большинство этих бумаг никогда не выполнялось, о них быстро все забывали и вспоминали лишь тогда, когда отношения осложнялись и надо было уязвить партнера и уличить его в нарушении договоренностей.

Многие наши партнеры по сотрудничеству из числа афроазиатских государств стремились взаимодействовать и сотрудничать с нами, но как черт ладана боялись подписывать документы и торговались буквально из-за каждой строчки. Мне кажется, что сейчас у них вырабатывается более спокойное отношение к этой процедуре.

В общем, спасибо Семичастному за то, что он направил тогда меня в Египет!..

Юрий Владимирович Андропов

(май 1967 г. — май 1982 г.)

В предыдущей главе я подробно рассказал о Ю. В. Андропове. Здесь мне остается добавить всего несколько слов.

Назначение председателем КГБ Андропова было для чекистов неожиданным. В Комитете его практически никто не знал, и все принялись гадать, что бы это могло означать.

Официальные объяснения на этот счет были спокойными и стандартными: ротация кадров, линия на дальнейшее приближение органов безопасности к ЦК КПСС и, опять же, необходимость поднятия на должную высоту роли партийных организаций в системе КГБ.

Хочу подчеркнуть еще раз: Юрий Владимирович был первым председателем КГБ, который с одинаковым интересом и рвением занимался и большой политикой, и оперативными делами разведки и контрразведки. В органах госбезопасности Андропов пользовался огромным авторитетом и любовью. Был он многолик: мог быть строгим и недосягаемым, мог быть близким и простым. Вручая нам с Яковом Прокофьевичем Медяником ордена Октябрьской Революции за Афганистан, выглядел утомленным и расслабленным, сидел за столом в подтяжках, без пиджака и, не принимая торжественной позы, выдал нам коробочки с наградами и сказал:

— Надоели уже бесконечные торжественные речи, много вы их наслушались на своем веку… Спасибо вам, ребята, за хорошую работу… Лучше поговорим о делах…

И еще одно. В наш бесцензурный век, когда в средствах массовой информации и в книжной продукции дозволены все виды глумления и цинизма, так и не появились