Гейб горько усмехнулся. Какая ирония!

Но не все были убеждены в его невиновности. Несколько ужасных месяцев он жил с нависшей над головой угрозой уголовного преследования. Однако судебному процессу предстояло быть долгим и дорогим. Наконец полиция решила, что будет куда эффективнее сосредоточиться на Листере и Фрейн. В конце концов, деньги остались у них. У Гейба ничего не было.

В тот день, когда все обвинения против Гейба официально были сняты, он отправился в бар, где впервые встретил Руби, и напился до потери сознания. Даже после всего, что случилось, он по-прежнему тосковал по ней и ничего не мог с собой поделать. Наутро он проснулся на улице у мусорного ящика. Кто-то успел стянуть его туфли. Больше брать было нечего.

Ну вот. Это уже самое дно. Он может вернуться к наркотикам. Снова бродяжничать. Или собраться с духом и бороться.

Пока было неясно, что именно он выберет. Гейб устал сражаться. Жутко устал. И винил в случившемся только себя.

Невозможно уподобиться отцу и вечно винить окружающих в своих несчастьях.

Впрочем, решил он, иного выхода нет. Слишком много людей поверили в него. Какое право он имеет сдаваться, прежде чем выплатит долги? Пока его жизнь ему не принадлежит.

Он вернет Маршаллу все. А потом решит, есть ли у него то, ради чего жить.

Первый год оказался адом. Маршалл Грешем великодушно уверял, что не торопится получить свои деньги. Но Гейба подгоняла гордость. Он должен начать зарабатывать. С такой репутацией, как у него, никто не даст ему хорошей должности в риелторском агентстве. Значит, остается найти работу на стройке, пока не накопит денег, чтобы возобновить строительство домов.

Он делал это раньше. И сделает теперь. Потому что не боится тяжелой работы.

Но это не Лондон. Это Африка.

Гейб не был готов к изнурительному труду. Приходилось таскать кирпичи и размешивать цемент на сорокаградусной жаре, терпеть укусы комаров и земляных ос. Очень часто он оказывался единственным белым в бригаде, что еще больше усугубляло одиночество. Черные говорили между собой на суахили. Смеялись и, перебрасываясь шутками, таскали тяжелые каменные глыбы так же легко, как мать – свое дитя.

Гейб всегда считал себя сильным телом и духом. Но в тридцать лет он, не занимавшийся в последнее время в тренажерных залах, не мог тягаться с девятнадцатилетними местными парнями. Каждую ночь он забирался в грязную постель ночлежки на Кеннеди-роуд и долго не мог заснуть от раздиравшей тело боли. Первые полгода, пока не загрубела кожа, волдыри на руках Гейба лопались и кровоточили, напоминая стигматы. Но хуже всего было одиночество. Оно следовало за ним повсюду, как тайный враг, населяя даже сны. Иногда он мог неделями не разговаривать ни с кем, кроме десятника, выплачивавшего жалованье. Приходилось делать сознательное усилие, чтобы не впасть в депрессию и отчаяние.

Он победил героин. Прошел через тюрьму. Пройдет и через это.

Медленно-медленно, пока месяцы перетекали в годы, он проходил через все. Первым шагом было отказаться от пьянства. Вернее, это стало физической необходимостью. Гейб и так уже довел себя до последнего предела. Он не мог работать с похмелья. Трезвость благотворно сказалась на нем. Теперь он крепче спал. Энергия словно вливалась в него. Настроение стало более бодрым. Как только он начал улыбаться чернокожим, работавшим рядом с ним, обнаружилось, что они довольно дружелюбны. Только тогда ему пришло в голову, что, возможно, именно он старался держаться отчужденно и тем самым отгородил себя от остальной бригады.

Скоро Гейб подружился с чернокожим по имени Диа Гали. Диа был шутником, веселым, добрым человеком. Его басистый раскатистый смех, казалось, принадлежал другому человеку: массивному великану, а не тощему коротышке с темной, как ночь, кожей. Стоя рядом, Гейб и Диа представляли собой весьма забавный контраст. Но Диа, так же, как и друг, был настроен весьма серьезно, когда речь шла о жизненном пути.

– Я вырос в Пайнтауне. Знаешь, что случилось на прошлой неделе на той улице, где я жил? Четырехмесячную малышку загрызла крыса. Загрызла! Крыса!

Гейб в ужасе смотрел на него.

– Муниципалитет отказывается убирать мусор, так что чертовы крысы повсюду. Они говорят, что трущобы построены незаконно и не подлежат коммунальному обслуживанию. Будто мы сами выбрали такой образ жизни! Но с моим ребенком такого не будет. Ни за что! Я сматываюсь.

Они с Диа скинулись деньгами, и Гейб наконец смог выбраться из ночлежки. Вместе они сняли крошечную квартирку с двумя спальнями в более пристойной части города. Конечно, это была убогая клетушка, но им казалась отелем «Ритц».

– Знаешь, что нам нужно сделать? – спросил Гейб, впервые за полтора года приняв горячий душ и подходя к Диа, смотревшему крикет по купленному в лавке подержанных вещей телевизору. – Нужно начать свой бизнес здесь, в Пайнтауне. Это проблема Южной Африки: трущобы и особняки, но ничего среднего. Такого, чтобы было по карману беднякам. Малобюджетное кооперативное строительство, друг мой. Это будущее.

Диа рассеянно кивнул:

– Прекрасно. Но знаешь, что нужно сделать в первую очередь?

– Что?

– Перепихнуться с какой-нибудь девкой.

После Руби у Гейба не было женщин. Алкоголь убил в нем желание. Но, бросив пить, он постепенно стал снова замечать женщин. Правда, Гейб был слишком беден, слишком устал, чтобы думать о них всерьез. Шатаясь вместе с Диа по барам, глядя на девушек в мини-юбках и туфлях на высоких каблуках, с модными прическами, Гейб чувствовал себя улиткой, выползшей из раковины. Но первые попытки познакомиться с женщинами были недвусмысленно отвергнуты.

Гейб не мог понять почему. Он прекрасно владел искусством флирта.

– Это потому, что я рядом, – пояснил Диа. – Женщины не доверяют белому, который дружит с туземцем.

– Туземцем? – рассмеялся Гейб. – Брось, Диа. Апартеиду давно настал конец.

Диа насмешливо вскинул брови:

– Да неужели? Где ты был последние два года, братец? В пещере?

Он оказался прав. Оглядевшись, Гейб понял, что здесь было не принято смешивать расы. Белые и черные могли посещать одни и те же бары и магазины, но при этом держались своих компаний. А ведь Джейми Макгрегор всю жизнь дружил с Бэнгой, чернокожим революционером. С тех пор прошло сто пятьдесят лет. Но что изменилось?!

К счастью, Диа не был настроен философствовать.

– Видишь вон ту цыпочку, что стоит у фонтана?

Он показал на высокую, стройную темнокожую девушку в облегающих джинсах и расшитом пайетками топе. Поймав его взгляд, она улыбнулась.

– Все, друг мой. Прощаемся. Не жди меня, – ухмыльнулся Гейб.

Темнокожую девушку звали Лефу. Менее чем через год Диа женился на ней.

– Брось жаловаться, – увещевал он Гейба, заклеивая скотчем последнюю коробку с вещами. Он и Лефу перебирались в свою квартиру, в нескольких кварталах отсюда. – Теперь твои психованные белые бабы могут орать, сколько захотят, мне уже будет все равно.