он подставил Мэтти, как утверждали любители теории заговоров. Просил прощения за совершенные Тенью убийства. За то, что не мог сдержать своей звериной натуры.

Мы никогда не узнаем этого наверняка еще и потому, что в предсмертном послании не было адресата.

В ту ночь меня наконец прорвало. Я плакала за себя, за Мэтти, за все несказанные «прости».

Глава 60

В первые недели заключения Мэтти нам не звонил. Позже выяснилось, что составление разрешенного списка контактов занимает некоторое время. Еще я узнала, что разговоры из тюрьмы могут прослушиваться и записываться. Думаю, его это привело в ярость.

– Я имею право на личное пространство, – пожаловался он маме.

– Очевидно, нет.

В разговорах с ним она держалась стойко, не хотела показывать, что сломлена.

– Не могу допустить, чтобы он обо мне плохо думал.

– Может, важнее то, что думаешь о нем ты? – возразила я.

– Когда ты стала такой суровой, Софи?

Я хотела посоветовать ей тоже взять себя в руки, но прикусила язык. Линда предупреждала меня, что мама сейчас очень ранима и ее нужно беречь.

– Будь с ней помягче, Софи. Дай ей поблажку.

Будто это из-за меня она плакала сутками напролет, и никакая выпивка и таблетки не могли облегчить страдания. Мучила меня бесконечными вопросами: «Кто, по-твоему, обратился в полицию?», «Может, Мэтти думает, что это я позвонила?», «Ты же так не считаешь?»

Я объяснила Линде, что от разговоров с Мэтти маме становится хуже.

– Звонки ее убивают. Она верит, что он умрет в тюрьме и что она в этом виновата.

– С чего ты так решила?

Я энергично пожала плечами:

– Черт его знает.

– Бессмыслица какая-то…

– А вот и нет.

Я старалась уговорить маму не общаться с Мэтти хотя бы какое-то время.

– Не отвечай на звонки. Как ты не видишь, что он с тобой делает?

Мама только что положила трубку и сидела, обливаясь слезами.

– У меня больше ничего не осталось.

– Осталось от него?

– Что?

– Знаешь, у тебя еще есть я.

– Знаю, – сказала мама совсем неубедительно.

Ее настолько ослепило горе, что весь мир перестал для нее существовать. Даже я. Иногда она смотрела на меня так удивленно, будто не ожидала увидеть. Несколько раз забывала, как меня зовут.

– Ты должна покончить с этим. Ради нас обеих.

Мама не сдержалась и расплакалась; ее плечи содрогались от рыданий. Когда я дотронулась до нее, она отшатнулась.

– Не могу. Он мне нужен. С ним я чувствую себя любимой.

– Эта любовь тебя губит!

– Знаю… – Очередная неправда.

Мэтти звонил из тюрьмы два-три раза в неделю. Звонки за счет получателя. Мама всегда отвечала, платила, только эмоционального груза не выдерживала. Опаздывала на работу, ничего не ела, ссорилась с Линдой. Когда у нас угнали машину, даже не заявила в полицию.

– Ты даже не знаешь, каково это – ненавидеть себя, – сказала мне мама.

Я ответила, что очень даже знаю, но она меня не слышала. Она никого больше не слышала. Кроме Мэтти.

Однажды он позвонил, когда она «прилегла отдохнуть», то есть напилась до беспамятства. Спорить с ней было бесполезно, и я решила зайти с другого конца.

«Вы примете звонок за счет получателя от заключенного тюрьмы Хантерсвилл?»

Секундное сомнение. «Да, принимаю».

– Привет, тыковка, – поздоровался Мэтти. – Какой сюрприз!

Его голос, манеры – совсем как раньше, будто и не было всех этих ужасных месяцев. Я растаяла и с трудом сохраняла самообладание.

– Мама собирается и не может подойти к телефону.

– Собирается? – растерялся Мэтти. – Едете отдыхать?

– Она не говорила? Мы переезжаем. Начинаем новую жизнь. Сегодня увозим вещи.

Он быстро взял себя в руки. Наверное, сказались годы практики.

– Дашь мне новый номер? Его нужно будет согласовать с администрацией. Ужасная бюрократия…

Я с бьющимся сердцем оглянулась на закрытую дверь в мамину комнату.

– Вряд ли. Мама не хочет, чтобы ты звонил. – И добавила для веса: – Если честно, она и сейчас не захотела с тобой разговаривать.

Пауза затянулась. Я было подумала, что он ушел, и уже хотела повесить трубку – руки дрожали, подмышки взмокли, – но тут Мэтти заговорил:

– Она поэтому не ответила на мое письмо?

– Вероятно, – подтвердила я, хотя понятия не имела, о чем речь.

Письмо обнаружилось только много лет спустя, когда я перебирала мамины вещи. Признание в вечной любви, которое, знай я тогда о его существовании, заставила бы ее сжечь.

«Жизнь без тебя не имеет смысла. Мои мечты – ничто, если я не могу разделить их с тобой. Верь в меня, верь в то, что у нас было и что будет. Я буду бороться и обязательно оспорю приговор. Наше путешествие не закончилось, оно только начинается».

Он угадал про начало путешествия, подумала я, когда дочитала. Когда ему огласили приговор, мама получила билет в один конец. Прямо в могилу…

Мэтти глубоко вздохнул. Я легко могла представить его в этот момент. Вот он сжал губы, опустил невидящий взгляд. Я так хорошо его знала, что могла нарисовать по памяти, и все же знала его только с одной стороны.

– Она думает, что я виновен?

– А ты виновен? – спросила я.

Молчание. Гудки.

Глава 61

В трубке тишина, хотя чего я ожидала? Вернула телефон на место, в сотый раз поправила волосы. В сотый раз разозлилась на себя за то, что мне не все равно, как я выгляжу.

Мэтти еще не привели. Я одновременно и рада и разочарована. Чем быстрее он придет, тем скорее все закончится. И все же я бы все отдала, чтобы оттянуть этот момент.

Мне кажется, что я чувствую, как течет по жилам кровь, как поступает адреналин. Все мышцы и связки напряжены до предела. Я готова завыть.

Через час все будет позади, превратится в воспоминание, говорю я себе, как учила Дженис. Этот маленький трюк помогает справиться с тревожностью.

Только я испытываю не тревожность, а настоящий животный ужас.

– Помни, что все под контролем, – на днях наставляла меня Дженис. – Если станет слишком тяжело, ты всегда можешь уйти. Ты уже не маленькая девочка. У него нет власти над тобой.

Есть. Он сидит в тюрьме уже двадцать лет, а я все еще обхожу стороной беговую дорожку на Парламент-Хилл. Никуда не переехала. Все еще каждый день веду с мамой одни и те же бесконечные разговоры, полные взаимных упреков и чувства вины.

Я сижу на пластиковом стуле прямо, как жердь. Поясница болит, хочется облокотиться на спинку. Нет, я не подам вида, что мне неудобно, не покажу,