Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Послышался долгий мучительный скрип, и дверь распахнулась с грохотом, отчего Хэл, ахнув, чуть не навернулась.
Она постояла в ожидании недовольных голосов, шагов на лестнице… но ничего такого не случилось. И Хэл набралась мужества снова взять чемодан и на цыпочках выйти из комнаты. Оставляя скудно обставленную маленькую комнатку, она невольно обернулась и еще раз осмотрела дверь, проверяя, действительно ли…
Но нет. Просто мнительность. Болты задвинуты, без каких бы то ни было повреждений. Как и говорила миссис Уоррен, влажность, больше ничего.
И все-таки Хэл не хотелось оставаться в доме, где на дверях с наружной стороны болты.
Выставив чемодан перед собой, чтобы спуститься по узкой лестнице, она двинулась по возможности тихо и быстро к коридору, а оттуда к длинной витой лестнице, ведущей на первый этаж – и к свободе.
13 декабря 1994 года
Мне нужно отсюда выбраться.
Мне просто необходимо отсюда выбраться.
Слова, которые я нацарапала на окне, сейчас кажутся насмешкой. Признанием поражения. Потому что никто мне не поможет, кроме меня самой.
Уже три дня, как я сижу здесь взаперти, и, не считая торопливого разговора шепотом с Мод, не слышала и не видела никого, кроме тетки. Она приносит подносы в разное время, а иногда вообще не приносит, обрекая меня на голод и кошмары.
И каждый раз – каждый раз – я слышу один и тот же вопрос: кто он? Кто он? Кто он?
Сегодня, когда я в ответ покачала головой, она опять меня ударила. Голова откинулась с такой силой, что хрустнула шея, огонь со щеки распространился на все лицо до самого уха, все зазвенело от боли.
Я отступила назад к кровати и подняла на нее взгляд, одной рукой схватившись за спинку, а другую прижав к лицу, будто оно разваливалось. На секунду она, казалось, испугалась – не за меня, а из-за того, что сделала, что могла бы сделать. По-моему, она утратила контроль, может быть, впервые с тех пор, как я с ней познакомилась.
Затем она вышла, и я услышала скрежет болтов, потом ее шаги по лестнице.
Я села на кровать. Руки дрожали, живот сводили судороги, поднялась волна тошноты. Сначала я решила, что теряю ребенка, и от испуга замерла. Но когда посидела какое-то время без движения, неприятные ощущения ушли, хотя щека по-прежнему пылала и в ушах звенело.
Я решила взяться за дневник, как всегда делаю, когда событий слишком много. Вылить их на бумагу – значит сделать своего рода кровопускание. Пусть чернила и бумага впитают всю горесть, гнев, страх, а потом я справлюсь.
Но, достав тетрадь из тайника под отошедшей доской в полу, я вдруг посмотрела на все другими глазами.
Я не могу сказать ей правду. Не только потому, что, сделав это, никогда его больше не увижу. Но и потому, что серьезно начинаю бояться, что она действительно может меня убить. После того, что случилось сегодня, мне впервые пришло в голову, что она в самом деле на это способна.
Она не сможет заставить меня признаться, но если обыщет мою комнату, ей и не нужно будет этого делать – здесь все написано.
Итак, я сейчас допишу, а потом разведу огонь и вырву из тетради все до единой страницы, где упоминается его имя.
Мне нужно продержаться до того, как я увижусь с ним, а потом мы вместе решим, что делать. Как-нибудь я смогу известить его. Может быть, удастся передать письмо через Мод. В любом случае у меня тут есть ручка и бумага. А Мод я могу доверять. По крайней мере… по крайней мере, надеюсь, что могу.
Получив письмо, он приедет. Ведь приедет? Приедет. Обязан. А потом мы куда-нибудь уедем, убежим – вместе. Придумаем.
Мне просто надо покрепче держаться за эту мысль. Просто надо держаться.
Когда она начала спускаться вниз, лестница жалобно скрипнула. Хэл замирала на каждый звук, на уханье совы, на капанье какого-то далекого крана – кап… кап… и наконец добралась до коридора на первом этаже. С чемоданом на весу, опасаясь, что заскрипят колесики, она как можно тише прошла на цыпочках к главному входу, где сквозь стекла окна над дверью месяц ярко светил на стенные панели.
Дверь была заперта на оба засова – верхний и нижний, и Хэл сцепилась с тугими щеколдами. Однако спустя некоторое время, показавшееся ей безмолвной, тревожной вечностью, она вытащила болты из пазов и повернула дверную ручку.
Дверь оказалась заперта на ключ. Хэл пошарила в прихожей – под серебряным подносом, на котором лежали письма и счета, под пыльной вазой с высохшими листьями, над дверью. Ключа не было. Нигде.
У нее сильно забилось сердце. Бегство стало уже не страстным желанием, а настоятельной необходимостью. Если ее сейчас увидят, увидят, как она, подобно вору, крадется из дома, вполне возможно, будет вызвана полиция. Правда, это уже не имеет значения. Важно лишь выбраться отсюда.
Хэл осмотрела коридор, подхватила чемодан и двинулась в гостиную. Высокие окна гостиной, как и ставни, были закрыты, но все запоры находились внутри, и после долгой возни с задвижкой один ставень с глухим стуком распахнулся. Окно запиралось на обыкновенную щеколду, которую Хэл открыла без труда. Сердце ее при этом бешено колотилось от нетерпения и предвкушения свободы. Оконные створки открылись внутрь, впустив в комнату морозный воздух, и Хэл выглянула в ночь, желая удостовериться, что не грохнется с шестифутовой высоты.
Окно все-таки располагалось на высоте, но до террасы была всего пара футов, и Хэл осторожно опустила чемодан, а затем встала на колени, чтобы выбраться самой. Она уже перенесла одну ногу через подоконник, когда с другого конца темной комнаты раздался голос:
– Я так и знала. Ночное бегство. Трусиха.
Голова у Хэл дернулась, а кровь от страха побежала по жилам с утроенной скоростью.
– Кто здесь? – спросила она.
От ужаса вышло агрессивнее, чем она хотела, но человек, обвинивший ее в трусости, лишь засмеялся и вышел в дорожку лунного света.
Вообще-то Хэл могла и не спрашивать. Она узнала голос. Миссис Уоррен.
– Вам не удастся меня остановить, – сказала Хэл, вызывающе выдвинув подбородок. – Я все равно уеду.
– А кто говорит, что я собираюсь вас останавливать? – Губы у миссис Уоррен изогнулись, а в голосе послышалась презрительная насмешка. – Я уже просила вас оставить нас в покое и буду счастлива это повторить. Слава богу, избавились. От вас, а до вас – от вашей дрянной матери.
– Да как вы смеете? – Голос у Хэл задрожал, но не от страха, а от негодования. – Что вы знаете о моей маме?
– Уж побольше, чем вы. – Она подошла ближе, и в голосе послышался такой яд, что Хэл отпрянула. – Слизняк, нюня. Такая же хитроумная искательница поживы, как и вы.
