Значит, Уилсон жег счета исключительно по злобе, а Майкл ошибался, приписывая ему более зловещие сложные мотивы. Бартоломью с жалостью посмотрел на Уилсона. Как может человек, знающий, что он скоро умрет, тратить последние силы на мелкие гадости? Бартоломью подумал о других смертях, которые видел на этой неделе, о том, сколько его пациентов умерло, умоляя его позаботиться о каком-нибудь родственнике или передать какой-либо пустяк другу, с которым умирающий не успел попрощаться. Бартоломью тошнило от университета с его грязными играми и в особенности от Уилсона с его мелочной мстительностью.

Он отстранился. У него оставался еще один вопрос, который имел значение скорее для него лично, чем для всех остальных. Задать его следовало как можно небрежнее, потому что Бартоломью чувствовал: если Уилсон догадается, насколько вопрос важен для Мэттью, то может и не ответить.

– Имеет ли все это какое-то отношение к Жилю или Филиппе Абиньи? – спросил он, глядя на дверь, болтающуюся на сорванных петлях.

Уилсон издал гаденький хриплый смешок.

– К вашей даме сердца? Вполне допускаю. С некоторого времени я склоняюсь к мысли, что Абиньи может быть одним из оксфордских шпионов. Слишком уж много времени он проводит за стенами колледжа, никогда не знаешь, где его искать. Может быть, это он нашел печать. Я слышал, что ваша пассия пропала. Зря она не осталась в монастыре. Небось, сбежала с каким-нибудь красавчиком, который обеспечит ей более спокойную и счастливую жизнь, чем вы, доктор.

Бартоломью подавил желание обеими руками стиснуть горло Уилсона и хорошенько его придушить. Значит, не исключено, что Абиньи – один из оксфордских шпионов. Не потому ли он под чужой личиной прятался в доме Эдит? Но это не объясняло исчезновения Филиппы. Бартоломью не видел другого выхода, кроме как с головой погрузиться в бурлящий котел интриг и шпионских страстей и выяснить, что за роль играет здесь Абиньи.

– Вы точно знаете, что Филиппа сбежала с мужчиной? – спросил Бартоломью, стараясь сохранять спокойствие.

Уилсон издал еще один хриплый квохчущий смешок.

– Меня так и подмывает сказать «да», чтобы посмотреть на ваше лицо, – сказал он. – Но ответ – нет. Я понятия не имею, где находится ваша зазноба, и мне решительно ничего не известно о ее исчезновении. А жаль, потому что мне нужно, чтобы вы исполнили две мои просьбы, и я хотел бы, чтобы вы чувствовали себя обязанным исполнить их в обмен на эти сведения.

Бартоломью поморщился. Он не мог понять, почему Уилсон избрал своим душеприказчиком именно его.

– Что это за просьбы?

Губы Уилсона растянулись в жуткой ухмылке.

– Во-первых, я хочу, чтобы вы отыскали печать.

Бартоломью беспомощно развел руками.

– Но как же я ее найду, если вам это оказалось не под силу? И почему я, а не кто-то другой?

– Суинфорд сбежал, да и в любом случае, я ему не доверяю; Элфрит мертв. Отец Уильям слишком несдержан и возьмется за это дело с таким рвением, что непременно все провалит. Брату Майклу известно больше, чем он говорит, а я не верю, что он на нашей стороне. То же самое относится и к Абиньи; впрочем, эта пташка все равно упорхнула. Элкот слишком глуп. Так что остаетесь лишь вы, мой проницательный лекарь! У вас хватит ума раскусить эту загадку, а Элфрит перед смертью заверил меня, что вы ни в чем не замешаны.

Уилсон приподнял голову и потянулся к руке Бартоломью.

– Вы должны найти ее и передать канцлеру. Он позаботится о том, чтобы вы были щедро вознаграждены.

Он отпустил руку Бартоломью и упал на подушки.

Выходило, Уилсон считает, что любой из оставшихся в живых профессоров может быть замешан в заговоре, хотя Уильяма и Элкота подозревает меньше других. Абиньи и Майкл определенно имели отношение к интриге. Но это дело кажется таким надуманным, в особенности сейчас, когда чума выкашивала целые города и деревни. Зачем оксфордцам тратить время и силы на заговоры, когда через несколько недель, возможно, никого не останется в живых?

– Все это так ничтожно! – вырвалось у него. – Сейчас есть куда более важные вопросы, и ученым следовало бы посвятить свое внимание им.

Уилсон снова ощерился.

– Что может быть важнее, чем выживание колледжа и университета! Даже вы должны понимать, что это превыше всего! Вы должны любить науку, иначе не променяли бы негу и достаток на суровую и полную лишений жизнь ученого. Ваше высокомерие помешало вам заметить, что и другие тоже любят мир знаний и пойдут на все, чтобы защитить его. Я пожертвовал благополучной судьбой торговца сукном ради того, чтобы стать ученым, потому что верю – нашему университету суждено сыграть важнейшую роль в будущем нашей страны. Вы не единственный, кто жертвует собой ради любви к познанию и науке.

Бартоломью смотрел на оплывающую свечу.

– Но Оксфордский университет сильнее, больше и старше Кембриджского. Чего им опасаться?

Уилсон нетерпеливо хмыкнул и медленно покачал головой.

– Я вижу, вас не убедить. Элфрит тоже так говорил. Но рано или поздно вы сами увидите. В любом случае, важны не причины, по которым вы согласитесь найти печать, а ваше согласие ее найти. Можете считать, что печать выведет вас к вашей зазнобе. Или что таким образом вы отомстите за смерть Бабингтона. Только найдите ее.

Он закрыл глаза; лицо его было мертвенно-бледным.

– А вторая просьба? Вы сказали, что хотите попросить меня о двух вещах.

– Проследите за тем, чтобы меня не бросили в одну из ваших омерзительных чумных ям. Я хочу, чтобы меня похоронили в церкви у престола, и еще надгробный камень из черного мрамора с моим портретом. Я избрал для этого вас, потому что знаю – вы сейчас заведуете погребениями, и еще потому, что вы уже переболели чумой и можете протянуть дольше других. Любой другой может заразиться, и я не уверен, что они исполнят мою волю. Деньги на надгробие возьмете в моем кошельке в казне колледжа.

Бартоломью ошеломленно посмотрел на него и едва не рассмеялся. Уилсон был неисправим! Даже на смертном одре он думал о блеске и мишуре. Бартоломью тянуло сказать, что он бы с огромным удовольствием посмотрел на то, как жирный труп мастера сбросят в чумную яму, но Бартоломью не был Уилсоном и потому просто ответил, что сделает все возможное.

Теперь, когда все вопросы были улажены, мастер угасал на глазах. На коже выступила испарина, и Бартоломью заметил, что один из бубонов на шее Уилсона лопнул – должно быть, когда тот шевелил головой. К счастью, он, похоже, не страдал от боли. Возможно, шок от ожогов лишил его тело чувствительности, или Уилсон был способен отодвинуть боль на задворки сознания на то время, пока он завершал свои земные дела.

– Позовите Майкла, – прошептал он. – С вами я закончил.

Характерным повелительным взмахом пухлой руки, который всегда раздражал университетских служителей, Уилсон отпустил Бартоломью. Врач подошел к двери и подозвал монаха. Бенедиктинец с пыхтением поднялся по лестнице и разложил свои принадлежности, все еще явно возмущенный тем, как с ним обошелся Уилсон.