Поскольку Грей все еще разгонял любопытных школяров, в кладовку за снадобьем Бартоломью отправился сам. В последнее время ему нечасто приходилось прибегать к столь сильным средствам – у больных чумой они чаще всего вызывали рвоту. Все подобные лекарства он держал в запертом сундучке в укромном углу каморки, а ключ обыкновенно носил на поясе. Сейчас он снял его и нетерпеливо склонился к замочной скважине. Но ключ не подошел. Он развернул сундучок к свету и оторопел.

Замок был взломан. Кто-то полностью сорвал его. С тошнотворным ощущением страха Бартоломью открыл ларец и заглянул внутрь. Он вел очень тщательный письменный учет этих средств – с датами, временем и количеством израсходованного снадобья. Все было на месте, за одним пугающим исключением. Бартоломью потрясенно смотрел на почти опустевший флакончик, где раньше был концентрированный опиат. Неужели это им отравили Элфрита? Недостающего количества определенно хватило бы, чтобы убить.

Бартоломью, помертвев, склонился над сундучком. Неужели это никогда не кончится? Может, Уилсон под покровом ночи прокрался в каморку Бартоломью и украл яд, чтобы убить Элфрита? Если убийца – Уилсон, недолго же он ждал расплаты. Пораженный бессмысленностью происходящего, Мэттью переложил несколько уцелевших крупинок белого порошка в пустой флакончик, сделал пометку в специальной книжечке и вернулся к мастеру.

Он велел Грею найти другой сундучок, чтобы переложить в него снадобья, и присел на постель Уилсона. Майкл отправился за всем необходимым, чтобы соборовать умирающего.

Бартоломью смочил тряпицу водой и протер лицо Уилсона. Ему бросилось в глаза, что даже на смертном одре тот умудрился сохранить напыщенный вид. Бартоломью отогнал эти жестокие мысли и еще раз обтер лицо больного; к его изумлению, мастер открыл глаза.

– Лежите спокойно, мастер Уилсон, – сказал врач, стараясь не думать о том, что этот человек, возможно, убил Элфрита. – Попытайтесь уснуть.

– Скоро я усну навсегда, – последовал еле слышный ответ. – Не пытайся обмануть меня, лекарь. Я знаю, что мне осталось совсем недолго.

Бартоломью не стал спорить. Он смочил пересохшие губы умирающего и протянул руку к снадобью, которое могло принести облегчение. Белая рука Уилсона жалко заколыхалась.

– Нет! Мне не нужны ваши зелья! – проскрипел он. – Я должен кое-что рассказать.

– Брат Майкл скоро придет, – сказал Бартоломью, снова затыкая флакончик пробкой. – Вы исповедуетесь ему.

– Я не хочу говорить с ним, – сказал Уилсон. Голос его окреп. – То, что я хочу сказать, я скажу вам одному.

По спине у Бартоломью побежали мурашки, и он задался вопросом, не собирается ли мастер признаться в убийстве. Рука Уилсона снова дернулась и накрыла руку Бартоломью. Того охватило отвращение, но руки он не отнял.

– Это был я, – сказал Уилсон. – Это я дрался с вами в темноте той ночью, когда умер Август. Это я столкнул вас с лестницы.

Бартоломью выхватил руку.

– Значит, вы убили брата Пола! – воскликнул он. – Бедный брат Пол! Убить его, беззащитного, на тюфячке!

Уилсон скривился в жуткой гримасе, которую Бартоломью счел улыбкой.

– Нет! Вы ошибаетесь, лекарь. Вы всегда были не в ладах с логикой. Выслушайте меня и узнаете.

Бартоломью стиснул зубы, чтобы не выказать своего отвращения.

Уилсон продолжал, хрипло дыша:

– После праздничного обеда я вернулся в комнату, которую делил с Элкотом. Мы немного поговорили и улеглись, как и сказали епископу на следующий день. Но я не спал. Элкот столько выпил, что уснул мертвым сном. Несложно было выскользнуть из комнаты, лишь он зашелся пьяным храпом. Он проснулся только после того, как Александр пришел за нами, когда вы подняли тревогу, а к тому времени я уже успел вернуться в постель. Это было мое алиби!

Он замолчал и немного полежал с закрытыми глазами, тяжело дыша. Некоторое время спустя Уилсон снова открыл глаза и впился в Бартоломью неприятным взглядом.

– В ту ночь я ждал довольно долго, прежде чем отправиться в комнату Августа, – продолжал он слабеющим голосом. – Я собирался отослать Элфрита и предложить помолиться за Августа до рассвета. Я поднялся по лестнице, но увидел, что комната перерыта, а старик исчез. Элфрит лежал на полу без сознания. Ставни были открыты, и при свете луны я увидел, что с деревянным полом что-то не так. Сомневаюсь, чтобы я заметил это при обычном освещении. Я закрыл ставни и приподнял половицу, и тут появились вы. Мы сцепились, и я столкнул вас с лестницы.

Уилсон умолк и слабо закашлялся. Бартоломью вытер тонкую струйку крови, которая показалась из его рта, и вернулся мыслями к той драке. Уилсон, как и Майкл, был пухл и щедро наделен подбородками, но это не значило, что он слабак. Бартоломью вполне верил, что подхлестываемый паникой и отчаянием Уилсон мог одолеть его.

– Полагаю, в комнату Августа вас привело не желание помолиться? – спросил Бартоломью.

Уилсон ощерился.

– Ну уж нет! Я хотел найти печать. Уверен – тот, кто убил сэра Джона, не нашел ее на его теле.

Бартоломью затаил дыхание.

– Вы хотите сказать, что сэра Джона убили?

Уилсон снова ощерился.

– Разумеется! Его убили из-за перстня с печаткой, который он всегда носил при себе. Без печати от его человека в Оксфорде не пришло бы больше ни одного письма. Мне любой ценой необходимо было найти эту печать. Я видел ее у него на шее, когда вечером накануне своей смерти он шел на обед. Вид, в каком его нашли, говорит о том, что ее на нем не было, когда он умер, иначе убийцы не стали бы трудиться переодевать его – они просто бросили бы тело в мельничный ручей. Ни один убийца не задерживается на месте преступления дольше необходимого, – пояснил он со снисходительной улыбкой.

– Единственное место, куда сэр Джон заглядывал между обедом и тем моментом, когда он покинул колледж, это каморка Августа, – продолжал Уилсон. – Значит, печать должна была находиться там. Когда вы сказали мне, что Август мертв, я решил поискать ее, пока кто-нибудь меня не опередил.

– Но вы не нашли ее, – сказал Бартоломью.

Он вспомнил, как днем перед пиром Август бессвязно лопотал что-то, уговаривая Джона Бабингтона «спрятать ее хорошенько». Если бы сэр Джон спрятал злополучную печать не так хорошо, как это, по-видимому, ему удалось, Август, Пол и Монфише могли бы сейчас быть живы.

– Нет, не нашел, – подтвердил Уилсон. – Когда вы так некстати появились, я как раз нащупал небольшое углубление под половицей. Однако, – продолжал он, стискивая запястье Бартоломью холодной, но потной рукой, – я не оглушал Элфрита, я не подсыпал сонное зелье в вино, и я не убивал Пола. – Он взглянул на Бартоломью. – И я не знаю, что случилось с Августом, хотя и не думаю, что на нем лежит вина за события той ночи. Несчастный старый осел был слишком безумен, чтобы провернуть столь продуманный план.

– Продуманный? – переспросил Бартоломью с отвращением. – Вы называете убийство Пола и Монфише продуманным?