Елена опять захлопала глазами.

– А почему именно сейчас, Леш?

– Да потому что третье тысячелетие на носу! Вот почему, глупая! Потому что двухтысячный год – знаковый год! Президент уходит. Досрочно. Да. Есть такая информация. Как ты думаешь, кто придет на замену?

– Уж найдут кого-нибудь. Это не нашего ума дело, Леш.

– Как не нашего ума?! Как не нашего ума?! – закричал Гусин. – А чьего ума это дело?! Когда Леснер не знает, кто будет президентом. В Госдуме не знают, кто будет президентом. Сам действующий президент не знает, кто будет президентом. Что это означает? Это означает одно… Им может стать любой… И этот любой может оказаться в нужное время в нужном месте. Нужное место – эфир. Нужное время – самый канун двухтысячного года…

Гусин сглотнул слюну и устремил взгляд поверх головы своей собеседницы, словно бы и не вел кухонного диалога, а изрекал в пространство неоспоримые истины.

– В эти последние минуты 31-го декабря 1999-го года все внимание многомиллионного народа будет приковано к экранам. Перестроятся небесные светила. Воздух застынет. Сгустятся магнитные поля. Все органы чувств российского телезрителя обретут повышенную готовность к восприятию и будут напряжены до предела. Каждый шорох, каждая пролетевшая муха запечатлятся в его подсознании и не покинут до последнего вздоха на смертном одре. Наступает двухтысячный год. Год второго пришествия! Человек, который в этот момент объявил себя руководителем народа, не будет переизбран никогда… Ты поняла?! Выиграет тот, кто передаст на трансляцию нужную эфирную кассету с записанной речью… Да. Принято считать: для того чтобы продвинуть какого-нибудь человека в президенты, его надо долго показывать, чтобы к нему привыкли, полюбили… О нем надо много писать, ему необходимо ездить по стране… Что же, в другое время так оно и было, но только не в канун прихода третьего тысячелетия, когда годовые запасы народной любви и раболепия сконцентрируются, уплотнятся, свернутся во времени и уместятся в считанных пяти минутах, как раз достаточных для того, чтобы произнести короткую президентскую речь. Я уверен, что некоторые политические деятели уже записали такую речь. То же самое сделал кто-нибудь из олигархов. Кто-нибудь из городских сумасшедших наверняка, отдав последние сбережения, купил костюм, арендовал студию и так же перед камерами записал свои президентские обещания. Я слышал от сотрудников ФСБ, что несколько студентов ради хохмы отсняли выступление попугая и теперь болтаются возле Останкино, мечтая в нужный момент подменить кассету и таким образом выдвинуть попугая в президенты. Но мы-то с тобой, Елена, от эфира всего в нескольких шагах! А такой шанс появляется только один раз… в жизни…

– А как же Апоков?

– Правильно мыслишь… Он еще ближе к эфиру, – вздохнул Гусин. – И за оставшиеся неполные два месяца нам предстоит его обойти.

С этими словами он взял три карамельки, обозначавшие его самого и супругов Афанасьеу, и окружил карамельку, которая играла Апокова.

– Мои люди докладывали, что каждое утро Апоков перед зеркалом репетирует какую-то речь… Да еще моим компьютерщикам рамочки со славянскими орнаментами заказывает, тридцать шесть на двадцать четыре… То ли по-особенному оформить себя хочет… усилить эффект… То ли еще что… Вот. А твой казачок даже не поинтересовался, что за чертежи он вез из историко-архивного. Ведь рамочки же там какие-то были! Скуфети…

Гусин встал, обнял Елену. Глаза его заблестели. По щеке скатилась большая прозрачная слеза.

– Но мы пройдем этого армянина, – перешел на горячий шепот. – Пройдем, как нож сквозь масло, если будем действовать сообща, я, ты и Сашок. Поняла?

– Поняла.

– А раз поняла, то попроси своего мужа, чтобы он как-нибудь вызволил чертежи или сделал хотя бы копии. И обещай мне говорить одну лишь правду. Представь, что тебя обнимает будущий президент Российской Федерации. Обещаешь?

– Обещаю. – Елена размякла в крепких объятиях, но при этом подумала: «А почему, собственно, женщина не может стать президентом России?»

– Леснер…

– Что Леснер? – пробурчал Гусин, осыпая ее поцелуями.

– Леснера ведь еще надо пройти…

Раскрасневшийся Гусин улыбнулся.

– Михаил Юрьевич Леснер – урла. Он настолько ослеплен свалившейся на него властью, что даже и мысли не допускает о шаткости своего положения. Да еще озабочен увеличением продолжительности собственной жизни. Думает об этом день и ночь.

С этими словами Гусин взял со стола карамельку, обозначавшую Михаила Леснера и с хрустом ее разжевал под аплодисменты Елены Афанасьеу.

* * *

В Москве не бывает такого заката, который послужил бы натурой для вдохновенного живописца. В этом городе солнце постепенно затухает и растворяется, уступая свою миссию подфарникам и неоновым фонарям. Проспекты освобождаются от пробок, а пешеходы начинают вспоминать про осторожность, потому что ресурсная мощь иномарок, усмиренная в дневных простоях, по вечерам прорывается наружу, обеспечивая материалами «Дорожный патруль» и клинику Склифосовского. В это время суток самым опасным считается скоростной Ленинский проспект, по которому сейчас на всех парах несется «Харлей Дэвидсон». «Нгау-нгау-у», – ревет многоцилиндровый мотор. «Гынь-гыннь», – подпевает ему мотоциклист в косухе.

Матовое поляризованное стекло скрывает лицо мотоциклиста. Резкий поворот обеспечивает столкновение «Нивы» с фонарным столбом. «Седьмой! Седьмой! Я – девятый! Что у тебя с рацией?! На проспект Вернадского повернул «Харлей» без номера. Скорость – 200!» «Не успели заблокировать! Девятый! Девятый! Как поняли? Я – седьмой!» «Пилипчук, вызывай две патрульные, ленту «еж» и освещай Вавилова!» «Освещаю!» «Докладывай обстановку! Останови движение! Встречную перекрой!» «Докладываю: этот урод на пешеходной. Заехал в квартал. На обочине фургон с рассыпанными овощами». «Кравченко, стягивай ребят на Калужскую! Как поняли, седьмой?» «Девятый, девятый, докладываю: на Калужской не догнали!» «Пилипчук, уходи с Вавилова, с фургоном разберешься потом! Захвати рефрижератор, да-да, тот самый, который сигналит. Выводи на Садовое, разворачивай и жди. Не миндальничай с этим скотом!»

Полная луна. Звездное небо чисто. Пулеобразный шлем растворяет мелькающие огни, переливаясь разогретым свинцом. Это снаружи. А внутри, в глазах одержимого мотоциклиста – призрак бабушки, выбегающей на Садовое кольцо.

Наконец движение полностью остановлено. Рефрижератор развернут, не оставляя никаких шансов резко затормозившему «Харлею». Два отделения милиционеров во главе с полковником бегут с автоматами наперевес. Очень непросто каждому из них справиться с желанием изрешетить дорожного хулигана прямо на месте. Но тут, в самый последний момент, мотоциклист в косухе резко снимает шлем и с хохотом запрокидывает голову.

– Здравствуйте, Михаил Юрьевич… – шепчет потрясенный полковник.

Грузовая крытая «Газель» свернула с Кутузовского проспекта, сделала круг на площади возле Киевского вокзала и, проследовав по узкой улочке, оставляя в стороне Дорогомиловский рынок, медленно въехала в жилые кварталы. Было около семи вечера – как раз то время, когда в ноябре на улицах уже темнеет и в домах зажигаются окна. Так что по одному только этому признаку можно было составить представление, вернулись домой хозяева или еще нет. Когда машина проехала возле дома, где проживали супруги Афанасьеу, Роман Руденко, сидевший рядом с шофером, посмотрел на интересующие его три окна, после чего сделал вывод, что жильцы уже сидят в своей квартире, разумеется, за исключением самого главного, который вчера укатил в Суздаль. Про эту командировку Роман узнал, сделав осторожный звонок с местного телефона, который находился рядом с шаболовской проходной. У Романа сразу появился план заполучения нужных ему чертежей. Прекрасно осознавая то, что Апоков для него недоступен, он решил сделать ставку на Афанасьеу. Уже собрался было выезжать в Суздаль на фестиваль анимации, чтобы там в гостинице пристегнуть казака наручниками к батарее и держать без туалета до тех пор, пока тот не расколется и не признается где прячет копии чертежей владимировской скуфети, и не заставит по телефону жену отнести их в указанное Романом место. Но затем произошла встреча, которая отложила этот рискованный криминальный план. Там же, возле проходной, он повстречал Таню Вранович, с которой был хорошо знаком, а она в свое время вела семейную дружбу с интересующей его четой. В приватной беседе в кафе за графинчиком ликера редакторша, помимо болтовни обо всем, с удовольствием подробно рассказала о расположении мебели в доме Афанасьеу, описала все люстры, сервизы, ковры, одеяла и все, что можно, а потом указала на два тайника, в которых супруги хранят самое ценное. Один тайник, с ее слов, находился в бельевом боксе рядом с домашним сейфом. Другой был закамуфлирован в ванной, в огромной коробке из-под стирального порошка «Ариэль». После такой просветляющей беседы Роман рассудил, что необходимость в истязаниях Афанасьеу как бы временно отпала, и решил для начала действовать более элегантным способом. Времени на подготовку было крайне мало, но сегодня в полдень ему опять повезло. Сторож детского садика, что раскинулся внутри интересующего квартала, оказался предельно добрым и склонным к выпивке человеком. За две бутылки водки он пообещал впустить Романа с аппаратурой на три-четыре часа в само здание детского садика, где можно было воспользоваться электроэнергетическими источниками. Романа немного мучила совесть оттого, что он не посвятил Сергея в свои планы по добыванию чертежей. Это сделать надо было, раз уж договорились действовать сообща, и тем более что Сергей свою роль старательно исполнял. Но, с другой стороны, как рассуждал Роман, Сергей ни в коем случае не одобрил бы его методы и наверняка отказался бы участвовать в делах, так или иначе связанных с уголовщиной. В таком случае зачем тогда ему много знать? «Вот добуду чертежи, тогда все и расскажу. А если не добуду, то и говорить ничего не стану». Что именно он будет делать с чертежами, вернее, с их копиями в случае успешного завершения операции, Роман еще толком не представлял. Так, в голове проносились некоторые безумные проекты с неясными очертаниями. Например, через знакомых редакторов газет как-нибудь обнародовать рамку, показать населению ее до того, как Апоков продемонстрирует ее на экране в критическое время. Простебать, обесценить рамку… В конце концов, Роман был уверен, что вместе с Сергеем они придумают что-нибудь такое, что свяжет руки Апокову, обладателю оригинала, или хотя бы ослабит злодейскую акцию, которую тот задумал наверняка. Придумают, обязательно что-нибудь придумают… Сейчас главное – достать чертежи.