– Незнакомца?

Майя пожала плечами и произнесла что-то невнятное:

– Ну, пусть не так, но все равно.

Когда мы добрались до асьенды «Неаполь», небо затянулось облаками, в воздухе висела душная жара. Вот-вот должен был пойти дождь. Название имения было написано облупившимися буквами на огромных белых воротах, – через них спокойно мог проехать какой-нибудь трактор-гигант, – а на их перекладине изящно покачивался самолет, такого же бело-голубого цвета, как и портал: это был «Пайпер», который Эскобар использовал в первые годы своей карьеры и которому, как он сам говорил, был обязан своим богатством. Проехать под этим самолетом и увидеть его номерной знак на крыльях было все равно что совершить путешествие во времени. И все же время никуда не девалось. Даже так: оно тут постаралось изрядно. С 1993 года, когда Эскобара убили в перестрелке на крыше его дома в Медельине, имение пришло в головокружительный упадок, и это бросилось нам в глаза, когда ниссан ехал по асфальтированной дорожке между полями лимонных деревьев. На этих лугах уже никто не пас скот, и это объясняло, почему трава на них выросла такой высокой. Деревянные колья ограды тонули в сорняках. Вот на что я смотрел, на деревянные колья, когда увидел динозавров.

Они мне понравились больше всего в тот первый, давнишний, визит. Эскобар приказал построить их для детей: тираннозавра и бронтозавра в натуральную величину, добродушного мамонта (седого и бородатого, как усталый дедушка) и даже птеродактиля, который парил над прудом с доисторической змеей в когтях. Теперь от них отваливались целые куски, и было что-то немного грустное и даже, возможно, непристойное в этих обнажившихся конструкциях из бетона и стали. Пруд превратился в большую безжизненную лужу, по крайней мере, таким он казался с дороги.

Мы вышли из ниссана на заброшенной грязной набережной перед проволочным забором, который когда-то, наверное, находился под напряжением, и пошли пешком по тем же дорожкам, по которым проехали на машине много лет назад, когда были детьми, почти подростками, еще не понимавшими, чем занимается хозяин всего этого и почему родители запрещают нам такое невинное развлечение.

– Тогда здесь нельзя было ходить, помните? Все смотрели из машины.

– Да, сюда не пускали, – согласился я.

– Удивительно.

– Что именно?

– Теперь все здесь кажется меньше.

Она была права. Мы сказали солдату-охраннику, что хотим увидеть животных, поинтересовались, где они, и на виду у всех Майя дала ему купюру в десять тысяч песо, чтобы поощрить его старания. Сопровождаемые или охраняемые безусым молодым человеком в фуражке и камуфляжной форме – он лениво шел впереди, положив левую руку на винтовку, – мы дошли до клеток, в которых спали животные.

Влажный воздух наполнился отвратительным запахом грязи, экскрементов и тухлой пищи. Мы увидели гепарда, лежащего в глубине клетки. Увидели, как один шимпанзе почесал голову, а другой бегал по кругу, ни за кем не гоняясь. Увидели пустую клетку, открытую дверь и алюминиевую миску, прислоненную к решетке.

Но мы не увидели ни кенгуру, пинающего футбольный мяч, ни знаменитого попугая, который мог перечислить весь состав сборной Колумбии поименно, ни эму, ни львов, ни слонов, купленных Эскобаром у бродячего цирка. Не было ни пони, ни носорогов, ни потрясающего розового дельфина – после первого приезда Майя целую неделю мечтала увидеть его снова. Где они были – животные, которых мы видели в детстве? Даже не знаю, почему нас так удивило наше разочарование: всем было хорошо известно, что асьенда «Неаполь» пришла в упадок, и за годы, прошедшие после смерти Эскобара, колумбийская пресса подробно, как в замедленном фильме, не раз рассказывала о взлете и падении мафиозной империи.

Возможно, нас удивило даже не столько само наше разочарование, сколько неожиданное чувство непонятной солидарности, объединившее нас: мы когда-то оказались здесь примерно в одно время, и это место для нас обоих стало символом одного и того же. Вот почему, когда Майя спросила, можно ли попасть в дом Эскобара, мне показалось, что она сняла этот вопрос с моего языка, и тут пришла моя очередь вынуть из кармана мятую и грязную купюру, чтобы задобрить солдатика.

– О нет. Туда вам нельзя, – сказал он.

– Почему нет? – спросила Майя.

– Потому что, – ответил он. – Но вы можете обойти дом и заглянуть в окна.

Так мы и сделали. Обошли здание по периметру, рассматривали его разрушающиеся стены, его грязные разбитые окна, растрескавшиеся деревянные балки, отвалившуюся плитку ванных комнат. Бильярдные столы, которые почему-то никто не унес за шесть прошедших лет: их зеленое сукно светилось, как драгоценный камень, в этих потемневших и грязных комнатах. Увидели бассейн без воды, полный сухих листьев, кусков коры и веток, принесенных ветром. Гараж, где ржавела коллекция антикварных автомобилей, их облупившуюся краску, разбитые фары, продавленные сиденья, из которых в беспорядке торчали пружины; мы вспомнили, что, по легенде, один из них, «понтиак», когда-то принадлежал Аль Капоне, а другой, тоже по легенде, Бонни и Клайду. Мы увидели автомобиль, который был совсем не роскошным, а простым и дешевым, но его ценность не вызывала сомнений: знаменитый «Рено-4», на котором молодой Пабло Эскобар участвовал в местных гонках как начинающий пилот задолго до того, как кокаин стал источником его богатства.

Это любительское ралли называлось «Кубок Рено-4», и в репортаже о нем имя Эскобара впервые появилось в колумбийской прессе задолго до новостей о самолетах с кокаином, бомбах и споров о его экстрадиции. Он был начинающим гонщиком, молодой провинциал из страны третьего мира, который обратил на себя внимание чем-то совсем далеким от зарождающейся торговли наркотиками. И вот перед нами стояла его машина, сломанная, заброшенная, постаревшая, с облупившейся краской и проржавевшей обшивкой – мертвое животное, шкуру которого съели черви.

Но, пожалуй, самым странным было то, что мы разглядывали все это молча. Мы часто переглядывались, но не сказали друг другу ни слова, если не считать иногда срывавшихся с языка междометий и ругательств; наверное, потому что все, что мы видели, вызывало у нас разные воспоминания и разные страхи, и нам казалось бестактным и даже, возможно, опрометчивым вторгаться в прошлое друг друга.

Потому что это оно и было перед нами, наше общее прошлое, невидимое, как ржавчина, которая разъ-едала изнутри дверцы машин, колеса, крылья, панели приборов и рули.

Былая жизнь имения нас занимала не слишком: все, что здесь когда-то творилось, – погубленные жизни, шумные вечеринки и преступления, которые здесь замышлялись, – все это отошло на второй план. Мы, не сговариваясь, решили, что увиденного с нас хватит, и двинулись к ниссану. Майя взяла меня под руку, как это делали женщины в прежние времена, и в анахронизме ее жеста была неожиданная, хотя и ничего не обещавшая интимность.

Пошел дождь.

Сначала он несмело моросил, хотя и большими каплями, но в считаные секунды небо стало темным, как пузо осла, и ливень намочил нашу одежду прежде, чем мы успели где-нибудь укрыться.