– Двенадцать лет, Антонио, – сказала Майя Фритц. – Мы прожили вдвоем с мамой двенадцать лет, практически в бегах. У меня отняли не только папу, но бабушку с дедушкой. Больше мы их не видели. Они приходили всего пару раз, и это заканчивалось ссорой, и я не понимала почему. Приходили другие люди. Мы жили в крохотном домике в районе Ла-Персеверансия. Гостей у нас было много, всегда было полно американцев – из Корпуса мира, из посольства. Говорила ли мама с ними о наркотиках? Не знаю, возможно, и говорила. Или о добровольцах, которые научили крестьян готовить пасту из коки, как учили раньше выращивать марихуану. Хотя этот бизнес тогда еще не был таким, каким стал позже. Но если и говорила, я не прислушивалась: ребенку такое не интересно.

– И никто из гостей не спрашивал про Рикардо, не говорил о нем?

– Никогда. Удивительно, правда? Мама создала мир, в котором не было места Рикардо Лаверде, а для этого нужен талант. Маленькую ложь, и ту трудно удержать в секрете, а она построила целое здание вот такого размера, настоящую пирамиду. Я представляю, как она дает указания гостям: в нашем доме не говорят о мертвых. О каких мертвых? О тех, которые умерли.

Примерно в те дни она убила броненосца. Майя не помнила, чтобы отсутствие отца ее сильно расстроило: у нее не было ни тяжелых переживаний, ни агрессивности, ни желания мести, но однажды (ей исполнилось, наверное, лет восемь) она схватила броненосца и отнесла его в патио.

– Это был один из тех внутренних двориков в старых домах, знаете, такой неудобный и крошечный, с одним окошком, с веревками для сушки белья и каменной чашей. Иногда там стирали одежду. С одной стороны была ребристая поверхность, об которую терли одежду, а с другой – углубление, для ребенка оно было настоящим колодцем! Я уселась на кухонную скамейку, положила Майка в воду, прижала его обеими руками, чтобы он не двигался. Мне ведь сказали, что броненосцы могут проводить много времени под водой. Я и хотела посмотреть, как долго.

Броненосец начал вырываться, но я его держала, навалившись всем телом. Они сильные, конечно, но все же не настолько, я ведь была довольно крупной для своих лет. Мне хотелось узнать, как долго он продержится под водой, вот и все.

Я хорошо помню его грубый панцирь, как руки устали его прижимать, даже болели потом, это все равно что пытаться удержать колючее бревно на сильном течении. Он дергался так сильно, а потом затих.

Его нашла наша горничная, слышали бы вы, какой она подняла крик. Меня наказали, мама отвесила мне пощечину, даже поцарапала мне губу своим кольцом. Она спросила, зачем я это сделала, а я ответила: чтобы узнать, сколько минут он выдержит под водой. Почему же тогда у тебя не было часов, спросила она, а я не знала, что ответить. И этот вопрос никуда не делся, Антонио, он время от времени возвращается, причем всегда в плохие моменты, когда у меня что-то не ладится. И я никогда не могла толком на него ответить.

Она задумалась на мгновение и спросила:

– И что вообще броненосец делал у нас в Боготе? Весь дом провонял его дерьмом.

– И у вас никогда не было никаких подозрений?

– Насчет чего?

– Что Рикардо мог быть жив. Что он в тюрьме.

– Нет, никогда. Потом я узнала, что я не одна такая, и мой случай не так уж оригинален.

В те годы в Соединенных Штатах задержали множество людей, вы же знаете. Они прилетали не обязательно с грузом и на своем самолете, как мой папа, а как обычные пассажиры регулярных рейсов. Родным, которые оставались в Колумбии, нужно же было что-то объяснить детям, верно? Вот они и «убивали» отца. Парень попадал в американскую тюрьму, а для окружающих он внезапно умирал, и никто даже не знал, что он сидит. Легче было что-нибудь выдумать, чем справиться со стыдом, с унижением оттого, что кто-то в вашей семье – «мул»[52]. Были сотни подобных случаев. Сотни фиктивных сирот, и я лишь одна из них. В Колумбии хорошо хотя бы то, что ты никогда не останешься один на один со своей судьбой. Черт, как же жарко, это просто невероятно. Вам не жарко, Антонио, вы ведь из более прохладных мест?

– Немного, да. Но пока терпимо.

– Здесь чувствуешь, как открывается каждая пора. Я люблю раннее утро, а потом становится невыносимо. И чем дальше, тем хуже.

– Вам пора бы уже привыкнуть.

– Да, это правда. Может, я просто хочу, чтобы меня пожалели.

– Как вы сюда попали? – спросил я. – Я имею в виду, как вернулись?

– А, это долгая история.

Майе исполнилось одиннадцать, когда одноклассница рассказала ей об асьенде «Неаполь». Это была территория площадью более семи тысяч акров, которую Пабло Эскобар купил в конце семидесятых, чтобы построить там свой личный рай, который в то же время был его империей: Шанду[53] в тропиках, со зверинцем вместо скульптур и вооруженными головорезами вместо знака «Вход воспрещен».

Земли асьенды простирались сразу на две провинции; река пересекала территорию из конца в конец. Конечно, не об этом рассказала Майе одноклассница, потому что в 1982 году имя Пабло Эскобара еще не было известно каждому ребенку, они мало что знали об этом гигантском поместье, о коллекции старинных автомобилей, для которых вскоре построят специальные гаражи, о нескольких взлетно-посадочных полосах для самолетов, подобных тем, что пилотировал Рикардо Лаверде, и они уж тем более не смотрели фильм «Гражданин Кейн»[54]. Нет, дети об этом не знали. Зато они слышали о зоопарке: за несколько месяцев он стал национальной легендой, и как раз о нем-то в 1982 году подружка и рассказала Майе. О жирафах, слонах, носорогах, огромных птицах всех цветов, о кенгуру, пинающем футбольный мяч.

Майя слушала ее, открыв рот. Попасть туда стало для нее таким заветным желанием, что ей хватило благоразумия дождаться Рождества и попросить, чтобы ее отвезли в асьенду «Неаполь» вместо подарка. Мать отреагировала резко:

– Даже не мечтай.

– Но все в нашем классе там уже были, – сказала Майя.

– А ты не будешь, – ответила Элейн Фритц. – И даже не вздумай поднимать эту тему снова.

– И тогда я поехала туда втайне от нее, – сказала мне Майя. – А что было делать? Меня пригласила подружка, и я согласилась. Мама была уверена, что я собираюсь провести выходные в Вилья-де-Лейве.

– Не может быть, – сказал я. – Вы тоже тайно ездили в асьенду «Неаполь»? Сколькие же из нас сделали это? Мне тоже не разрешили, и я тоже соврал и поехал тайком с другом и его родителями в запретное место – асьенду «Неаполь».