Турецкому просто пришлось задать уточняющие вопросы, хотя что там спрашивать, все и так понятно: сидит Халилов высоко, покровители его сидят еще выше, прямых улик против него нет, труп он в шкафу не прячет, а если даже и прячет — все равно Костя санкцию на обыск не даст. То есть бояться ему нечего, а значит, и выкладывать всю подноготную он не станет, а давить на него опять же Костя запретил.

— Что вы можете сказать об экипаже? — спросил Турецкий, чтобы что-то спросить. В принципе единственная надежда: задавать побольше дурацких и самых противоречивых вопросов и, если он запутается, попробовать его прищучить. Очень нежно прищучить, самую малость…

— Прекрасный опытный экипаж, — откликнулся Халилов, — у всех большой стаж работы на международных авиалиниях. Предположения о некомпетентности экипажа абсурдны и беспочвенны. Техника тоже не могла выйти из строя сама собой: буквально за месяц до этого рокового рейса мы провели профилактический ремонт всего летного оборудования и даже оснастили самолеты дополнительными электронными системами. Я абсолютно уверен, что это была диверсия, акт авиатерроризма, и все без исключения российские эксперты, работающие сейчас в составе международной комиссии по расследованию, со мной полностью согласны.

— А деньги тоже конкуренты вам подбросили? — с совершенно невинным видом поинтересовался «важняк».

— Не знаю. — Халилов не оценил шутку.

— Как вообще могло случиться, что на вашем самолете перевозилась такая партия наличности, а вы об этом даже не догадывались? Или догадывались?

— Вы пытаетесь меня запутать? Или запугать? — Он не взвился, даже не повысил голоса.

Еще бы, с таким тылом. «Я, очевидно, вообще должен почесть за счастье, что он снизошел до беседы», — думал Турецкий.

— Не выйдет. У нас имеется таможенная декларация, выданная во Львове, в которой груз оформлен как технологическое оборудование, и в первую очередь вам нужно выяснять это с ними. В наши функции дополнительный досмотр груза не входит.

— Но подумайте сами, — уговаривал Турецкий с елейностью, о которой в себе даже не подозревал, — вы же здравомыслящий человек. Некто отправляет миллиард долларов практически без охраны, на первом попавшемся самолете. Где гарантии, что груз долетит до места в целости и сохранности?

— Во-первых, самолет не первый попавшийся. — Халилов загибал длинные пальцы. Интересно только, что получится в итоге: могучий кулак или смачный кукиш? — Мы работаем уже довольно давно и заслужили себе прекрасную репутацию, у нас никогда еще не было случаев потери или порчи груза по нашей вине. Во-вторых, все грузы подлежат страхованию и, в-третьих, как вы сами понимаете, чем меньше шумихи и охраны, тем выше вероятность, что груз не привлечет к себе никакого нежелательного внимания.

— Интересно, на сколько можно застраховать миллиард долларов? — задумчиво произнес Турецкий.

— У вас несколько извращенное чувство юмора, — равнодушно заметил Халилов.

— Возможно. Ну, а Бакштейн?

— Что Бакштейн?

— Расскажите мне о Бакштейне, насколько я понимаю, вы были лично знакомы, и в последнее время он отдавал предпочтение вашим самолетам, игнорируя даже «Люфтганзу» и «Дойче БА», что выглядит как-то непатриотично. Почему у него вдруг зародилась такая любовь к вашим «якам»?

— Я еще раз повторяю: на рынке грузовых перевозок мы занимаем одно из ведущих мест в России… — Зазвонил телефон, и Халилов снял трубку, всем своим видом демонстрируя Турецкому, что он человек крайне занятой, а его отрывают от работы какими-то дурацкими расспросами, как будто он сам не заинтересован в расследовании происшедшей катастрофы.

Взял трубку Халилов, полный чувства собственной значительности, но, чем дольше он слушал, что ему говорил собеседник, тем меньше оставалось от его лощеного имиджа. Он буквально на глазах съеживался, тускнел, мельчал и выпадал в осадок.

«Кем бы он ни был — думал Турецкий, — но на роль главного злодея он не тянет. Аферой с миллиардом долларов должны были руководить люди абсолютной стойкости и беспощадности. Халилов не обладал ни тем, ни другим».

Что именно такого обидного и уничижительного услышал Халилов, Турецкий не знал, но мембрана у него была довольно мощная, и по крайней мере интонации говорящего он различить мог. Халилова откровенно и беззастенчиво распекали, и он молча глотал все это, даже не пытаясь возражать или оправдываться.

Он так и не произнес ни одного слова, но трубку положил осторожно, словно опасаясь, что она его укусит. Турецкий ждал, а Халилов, словно не замечая его присутствия, замер в кресле и прикрыл глаза. Сидел он так минут пять, но, когда встряхнулся и снова взглянул на следователя, он был уже третьим человеком — бедным, усталым, измученным, но все еще полным собственного достоинства.

Откашлявшись, он выпрямился и, сдвинувшись на самый краешек кресла, положил руки на стол. Руки подрагивали.

— Я готов признать свои ошибки и рассказать вам все как было.

Турецкий ушам своим не поверил. Халилов вздохнул и склонил голову, видимо, в знак полнейшего раскаяния:

— Гюнтер Бакштейн познакомился со мной на приеме в немецком посольстве, потом мы изредка встречались, и по его просьбе я знакомил его с разными людьми, в основном из окружения Президента, в которое был вхож, иногда с парламентариями или министрами. Зачем ему это было нужно, я тогда не знал. А потом ко мне лично однажды обратился известный человек, я не хочу сейчас называть его фамилию, тем более что он уже закончил свою политическую карьеру. Так вот, этот человек попросил меня за разумную плату устроить ему немецкое гражданство. Я был удивлен, скажу больше: шокирован. Оказывается, этот авантюрист Бакштейн от моего имени предлагал оформление гражданства ряда европейских стран всем, кто пожелает и кто может за это заплатить. Узнал я об этом, к сожалению, с большим опозданием, и мое имя уже было в достаточной степени замарано этой аферой.

«Что же вы такое услышали, Ренат Рашидович?» — соображал Турецкий. Вот это клистир так клистир. Была, значит, у него все-таки кнопка красная… только доступ к ней, видимо, имеют примерно те же, что и к ядерному чемоданчику. А Халилов тем временем продолжал:

— Бакштейн не раздумывая предложил мне долю в этом предприятии, и когда я с негодованием, поверьте, искренним негодованием отказался, мне стали угрожать. Мне, моей семье, моим близким. Денег я все равно не взял, но обещал молчать и меня на время оставили в покое. Но этим дело не закончилось. Примерно год назад ко мне явился уголовный авторитет по кличке Гвоздь, он мне прямо так и представился «Гвоздь», представляете? И принес двадцать тысяч долларов. Он сказал, что отныне на моих самолетах будет перевозиться наличность одной фирмы, я повторяю его слова в точности. Так вот, на моих самолетах будет перевозиться наличность одной фирмы, и перевозить ее будет Бакштейн, пользуясь своей дипломатической неприкосновенностью. Деньги мне пришлось все-таки взять — у уголовников с честными людьми разговор короткий, что бы могло произойти с моей семьей в случае моего отказа, я даже представить боюсь. И больше я в эти дела не вмешивался, но, судя по тому, что плату за услуги мне доставляли регулярно, перевозки тоже были достаточно регулярными. Насчет контейнеров и миллиарда я могу вам поклясться: я был не в курсе. Какая фирма и фирма ли стояла за этими операциями — я тоже не знаю. — Халилов закончил и с видимым облегчением снова принял непринужденную позу.