9

Козловская — отличная фамилия для певицы. Только все обязательно интересуются, уж не родня ли Катерина знаменитому тенору? На что она отвечала отрицательно, делая загадочное лицо. Квартиры трехкомнатной молодоженам, конечно, не дали. Выделили две комнаты с соседкой, объяснив, что старуха под боком для семьи — явление весьма перспективное. Глядишь освободит жилплощадь. К тому же дом кирпичный, старый, от театра не очень уж далеко. И на том — спасибо: свой угол, хозяйке не платить, да и соседка оказалась очень полезная, такую еще поискать надо и за здравие молиться, а не смерти ее поджидать.

Августа Фридриховна свой возраст не скрывала: семьдесят, оно и есть семьдесят. Только, если прикинуть, что она, как говорила, уже при НЭПе была лучшей портнихой в Москве, то семьдесят, вроде, не выходило. А какая разница? Была она чистоплотной и подтянутой, встречая клиенток в строгом коричневом платье с атласной подушечкой на запястье, поблескивающей булавочной щетинкой.

Целые дни Августа Фридриховна просиживала в своей комнате, откуда доносилось тарахтение ножной швейной машинки, почти заглушенный громкими радиоголосами. Она предпочитала «Маяк», причем, на полную катушку и не потому, что была туга на ухо, а просто смертельно боялась каких-то фининспекторов, скрывая шум своей надомной деятельности. Проблема одежды стояла ребром в стране повального дефицита, а в среде артистической, где пропасть между бытием в свете рампы и существованием за ней, зияла с гибельным размахом, модная и особенно «фирменная» одежда имела почти мистический смысл, управляя чувствами и даже судьбами. Катя ухитрялась держать фасон, но какими силами! Ее никто не видел без спиц — будто этот инструмент материального выживания прирос к быстрым пальцам. В трамвае, буфете, на собраниях и даже за кулисами она не переставала вязать, бросая рукоделие прямо перед выходом на сцену. Вылетала на свет рампы — яркая, как Жар-птица, щебетала о своих поместьях, с французским прононсом небрежно произносила графские титулы, не глядя швыряла меховые накидки молчаливому лакею, сообщала не ведающему подобных забот залу сногсшибательную сумму, оставленную только что в горном доме Монте-Карло, жаловалась на скучный парижский свет, оставленный ради любви к безродному музыканту, поэту или художнику. Пела Катя так, словно изъяснение чувств в музыкальной форме было естественным состоянием ее птичье-пестрого, оборчато-газового существа.

Отдельные модницы, задававшие тон в труппе, имели возможность выложить спекулянтке ежемесячный заработок за соблазнительный, чаще всего поддельный, «лейбл» или пройтись в закупочном темпе по комиссионкам. Кате же без особого ущерба семейному бюджету нередко удавалось выйти на фирменный уровень своим «самопалом», сварганенным за ночь под руководством Августы Фридриховны.

Старушка любила захаживать на рыночную толкучку в поисках старых, навсегда исчезнувших с прилавков тканей, которые называла значительно, на французский манер: «крэпсатэн», «фильдепэрс», «жоржэтт». При участии «засушенной маргаритки» (как называли соседку в семье Козловских) теперь создавались умопомрачительные туалеты для Катерины и Виктории, загостившейся в Одессе. Положение на Афганском фронте не улучшалось. Конфликт крепчал, и все прочнее застревал в нем полковник Шорников. Согласно распоряжениям матери Вика была устроена во французскую спецшколу. Пришлось нажать на кой-какие педали — устроить в школе шефский концерт силами оперетты и цирка, организовать для мальчиков курсы вождения автомобиля (с помощью Алексея), чтобы в престижное учебное заведение попал и Максим. Он быстро адаптировался в новой среде, благо только второй класс, и стал чуть ли не круглым отличником. Характер у Вики был не ровным, зачастую ставящим Катю в тупик. То кажется — слава Богу! Подружились! Наперсницы и сестры — шьют вместе, поют, подтрунивают над легковерным и очень гордым Максимом. То разойдутся по углам — враги и только. Вика могла быть жесткой, ершистой, да просто невыносимой, натянув маску тупого смирения. «Опять ледяную рыбу изображает» — говорила в таких случаях Алексею Катя. А бывало — засмотришься и не узнаешь — ласковая, игривая, вся какая-то порхающая, щебечущая — да и просто хорошенькая!

Катя перестала пугаться метаморфоз Викиного характера, узнав, что они предопределены на столь трудным возрастом и чувством антипатии к мачехе, сколь двойственным влиянием Юпитера и Сатурна, наперебой стремящихся подчинить себе рожденного под знаком Водолея. Причем Юпитер — планета смеющаяся, удачливо-легкомысленная, покровительница игры и фантазии. Сатурн же — сплошной скепсис, черная меланхолия, недобрая, твердолобая замкнутость.

Сведения эти таинственно сообщила ей аккомпаниатор Дина под большим секретом увлекавшаяся чуждой в те времена советскому обществу, астрологией. И еще накаркала она Козловской, что ситуация с Афганом не скоро решиться, а Виктория крепко приживется в ее семье.

10

Анализ психосоматических особенностей Виктории не выявил бы определенного наследственного сходства — ни внешность, ни характер не давали основания воскликнуть: «Ну вся в мать!» или «А вот это уже явно папино!» Если только, слегка лукавя и передергивая карты, не находить доказательства фамильного сходства по мелочам. Например: ярко-золотистый оттенок русых волос и светло-серые глаза — от матери, длиннорукое и долгоногое сложение — отцовские. Но откуда взялась застенчивая сутулость и общая, невесть от кого доставшаяся, нескладность? И вообще — хорошенькая или дурнушка? А бог ее знает: улыбнулась, вздернула подбородок со смешинкой — вроде ничего, даже очень неплоха! Насупилась, потупив голову и съежившись — решительно ничего хорошего нет. В сущности, к четырнадцати годам можно было бы заметить уже трех Викторий, похожих друг на друга, не больше чем гусеница на бабочку. Хотя эстетическая динамика процесса взросления шла в обратном бабочковому примеру порядке.

Вика — детсадовка, розовато-золотистая, пухленькая, с яркими крупными кокер-спаниелевыми веснушками на тупом носике, с зыбким ореолом медных кудряшек и рассыпчатым бубенчатым смехом, была добротной рекламой счастливого материнства. Прохожие на улицах и скверах, где выгуливала девочку Евгения, добродушно сюсюкали с малышкой, а бездетные матери, заходясь завистью, надо думать, спешили зачать нечто подобное. Школьница младших классов в зеленом, полном стекольного блеска немецком городке R не обращала на себя внимания в общей массе сверстников. «Куколкой» она у же не была, но соединение былой милашки, шалости которой сквозили особым кокетством, и «гадкого утенка», проклевывающегося в удлинившемся угловатом теле, в тонкости шеи, в косолапой походке, носками внутрь — все же сквозили обаяние.

На рубеже 12–13 лет Виктория словно прошла через тайную лабораторию, перегнавшую в своих алхимических ретортах ценный материал в отливку серийного гомункулуса. Близкие не успели и заметит, как произошло печальное превращение и недоуменно закачали головами — и откуда все взялось? Почему же раньше не замечали тяжеловатый взгляд глубоко посаженных глаз, этот крупноватый нос, вдруг образовавший из детской симпатичной плюшки, какую-то тяжеловесную неуклюжесть? Откуда взялась желтоватая бледность кожи с прыщиками