придут перемены. Твоя золотая корона». Ему ожидаемо не ответили, мерцающий взгляд совсем померк. «Я не знаю», ― безнадежно прочел Вальин в едва уловимом движении чужих плеч и, вздохнув, спросил о том, о чем тоже думал, спросил, искренне надеясь услышать хоть что-то, что прибавит происходящему смысла:

– А тела твоих близких и люди, которые тебе навредили… они все…

– Почти, ― отозвался Эльтудинн словно с облегчением, и стало вдруг очевидно: он боялся, что после «надеюсь, оно того стоило» Вальин просто уйдет. Даже в его напряженной позе, в закушенных губах это читалось. ― Я сделал то, что должен был. Сделал жестоко, не спорю. И, не скрою, воспользовался некоторыми речами и идеями твоего отца, ища союзников. Но то, что случилось дальше… это…

Он осекся, сдавленно зарычал и, скалясь в пустоту, начал вытирать раненую руку о траву. На Вальина он все еще не смотрел, а тому становилось все яснее, что он услышит. «Зверь в клетке» ― говорил об Эльтудинне Бьердэ. Похоже, говорил задолго до того, как клетка закрылась по-настоящему. От этого осознания горечь крепла, но крепло и спокойствие, странное, блеклое и зыбкое. С таким, наверное, восходят на эшафот двое друзей, которым палач позволяет держаться за руки до последней швэ. Очень тихо, украдкой коснувшись чужой ладони в траве, Вальин попросил:

– Расскажи. И о семье ― тоже. Мне кажется, я… пойму.

Он действительно понял. Все услышанные у той реки слова он помнил до сих пор, как ни сходил с ума мир.

* * *

― Как давно я не видел твоих картин… Кому она в дар?

– Им обоим. Я так и не выбрал одного, как не выбрал наш Берег. Выберет ли?

Армии с черно-золотыми и бело-синими знаменами стояли лицом к лицу под ненастным небом, у смутно-берилловой полосы моря. Бился там и тут, едва вырываясь из-за туч, свет, падал на окровавленную траву. А две фигуры ― обе чуть впереди войск, нарушая монотонную черно-белую противоположность, ― сближались на одинаково серых, грациозных лошадях. В волосах светлого верховного короля ― совсем еще юного ― сияла серебряная корона, увитая незабудками. В черных кудрях темного верховного короля горела золотая, оплетенная чертополохом; она напоминала полумесяц, упавший в бездну. Один был словно смирение, второй ― словно скорбь. Удивительно… Мастер нарисовал все по описанию. Которое Идо составил, опираясь лишь на чужие рассказы.

– Как она называется? ― голос сел. Красота работы почти душила.

–Nuos. «Воедино», ― ответил Мастер. Он тоже глядел на холст, но будто не видел его, думая о чем-то своем.

Идо закрыл глаза. Гениальным было даже слово, простое, но так подходящее полотну, запечатлевшему Битву меж Морем и Рекой ― первое крупное сражение Великого Разлада и первую встречу двух королей в новых ипостасях. Крапива и Чертополох. Чертополох, окропленный кровью, ведь в битве, не принесшей никому победы, темные потеряли все же больше людей. «Как жжется Королевская Крапива», ― сказал тогда один из темных поэтов. Повторил за кем-то, кто обжегся еще больнее.

Королевская Крапива… которой не стать Незабудкой, но Штиль решил иначе, и те, кто остался верен ему, приняли выбор. Приняли скорее от отчаяния и страха более фатальных перемен, чем из-за подлинной вассальной верности. На что старик рассчитывал, обещая, что с Вальином придут «покой и свет»?.. Он уже еле ходил, не ел, был почти безумен. Он не понимал: ни свет, ни покой на Общий Берег не придут, кого ни увенчай короной, хоть самого Дараккара. Ведь после Соляной бойни и разрушения Первого храма в Общем Море завелись твари, нападающие на суда и прибрежные поселения; холода так и не отпустили Ветрэн, а многие аристократы покинули свои графства и устремились в Кипящую Долину. Они чувствовали силу и надежду там, а не в чахлых краях и руках прежнего короля. И их даже можно было понять.

Эльтудинн Гордый быстро занял трон, начал наводить порядок в Долине, и даже его старые враги сплотились вокруг. Графство было вторым на Общем Берегу местом, свободным от холодов, и воспользовалось этим сполна: собрало хорошие урожаи, а вдобавок ― благодаря тому, сколь многие нуц занимались медициной, ― взялось за создание лекарств, более не доступных без пиролангов. Бедствующие соседи запросили помощи у Жу, понимая: от Ветрэна мало чего дождешься. Уязвленный тем, что сам помощи не получил, король сделал странное ― нарек Эльтудинна rocta, то есть темным, в корне изменив прежнюю суть этого слова, попытавшись приравнять к презрительному gan. Но вместо того чтобы ополчиться, люди потянулись к своенравному молодому графу лишь сильнее. Теперь еще и особые почитатели темных богов, независимо от положения, шли в Жу, привлеченные славой Чертополоха: вы подумайте, бывший жрец Вудэна, при котором храм никто не трогал! Может, и правда он сильнее короля, раз король храм не сберег и погряз в бедах? Светлые же нередко бежали от Эльтудинна к Вальину, испуганные иными мыслями: скверна изуродовала Ганнас и пришла сюда? Ну нет! Да и хотя сам Эльтудинн светлых храмов ни разу не тронул, среди фанатиков его были разные люди. Например, те, кто крушил статуи Дараккара, заявляя, что никакой справедливостью на Общем Берегу давно не пахнет.

После той первой битвы, подписывая необходимый обоим мир, Вальин и Эльтудинн глядели друг на друга в тяжелом молчании и, возможно, впервые понимали, насколько далеко зашла война, начатая лишь с храма. Меж ними дрожала незримая нить ― расположение, которое уже не могло ни на что повлиять, добрая память двоих, которой, увы, не хватало, чтобы образумить целые народы и даже одного сумасшедшего старика, требовавшего полного повиновения.

– Ты не присягнешь ему. ― Это не был вопрос.

– Этого не было бы достаточно. Ничего не как раньше. ― Это не был ответ, но вскоре оказалось, что слова пророческие.

Они так и расстались: не сюзереном и вассалом, а светлым королем и темным королем. Тому, кто уже носил титул лишь на словах, это не понравилось; он, конечно, обрушил на Вальина гнев, вот только гнев, видно, и забрал последние капли многовековой жизненной силы. Иллигис вытребовал у мужа младшей дочери обещание «продолжить воевать за прежний сад», но уже спустя несколько дней умер ― все под тем же чахлым деревом. Казалось, на этом можно заканчивать, обещание не придется выполнять… но к тому времени у каждого из королей был свой народ. И народы помыслить не могли о жизни под одной дланью, слишком много скопилось взаимных