так, на этой улице и под этим номером, был у меня в блокноте записан адрес живописца-писателя, оказалось, что до его мастерской еще далеко. От дома № 31 надо было подниматься по старой каменной лестнице туда, вверх, под сень деревьев, на один из многочисленных холмов Рима (кто сказал, что их только семь?), и уже не смотреть на номера домов, расположенных под этой сенью, а спрашивать, где живет маэстро Леви.

Маэстро встретил нас в обширной мастерской, завешанной и уставленной готовыми и полуготовыми полотнами, этюдами и эскизами и тем всегдашним реквизитом, какой непременно присутствует в мастерской любого художника.

Собеседником Леви оказался превосходным. Покуда шла беседа обо всем понемногу, я вслушивался в его стремительную речь, вглядывался в его быстрые глаза, в энергичные жесты летающих рук. В Карло Леви было что-то сходное с Иньяцио Буттито, недаром два этих человека дружат много лет.

Жизнь Леви была нелегка. Советские читатели, знакомые с книгой его ярких, сильных очерков, объединенных общим названием «Христос остановился в Эболи», знают, что в края, о которых идет речь в книге, тридцатитрехлетний художник отправился не по своей воле. Медик по образованию, живописец по страсти, активный антифашист по убеждениям, он был в 1934 году арестован муссолиниевской охранкой и сослан в Луканию. Со временем, отбыв ссылку, он эмигрировал во Францию, затем вернулся, вновь был арестован, но отправлен уже не в ссылку, а в тюрьму и там поведал читателям о своем пребывании в Луканин, одну за другой развертывая в своих очерках картины жизни тогдашней фашистской Италии.

Очень интересна его книга «Слова-камни» – о Сицилии. Заговорив о ней, я постарался обратить мысль хозяина мастерской к тому, что меня интересовало.

– О, история в селении Вилльальба! – воскликнул он. – Эту историю я хорошо знаю. Очень хорошо. В том селении, когда произошло известное вам событие, жил дон Калоджеро Виццини, глава мафиистов округа, а может быть, и всей Сицилии. Могущественный человек! Это он вступил в сношения с американцами перед их высадкой на южном берегу. Без его воли, как без воли божьей, ни один волос человеческий не мог упасть в сицилийских горах и долинах. Но он был бездетен, и отсюда некий пунктик… – Рассказчик взял мою записную книжку, мое перо и принялся чертить. – Вот площадь Пьяццади Вилльальба в центре селения. Его, кстати, это селение, можно называть и городком, если хотите. Но мы о таких селениях говорим: деревня. А вы как хотите. Вот, значит, площадь. Вытянутая прямоугольником. Не велика, конечно: метров пятьдесят в длину, двадцать в ширину. В одном ее торце – тут – церковь, в другом – казарма карабинеров. Вдоль одной длинной стороны – дом дона Калоджеро Виццини, вдоль другой – два дома, принадлежащих семье родовитых либералов девятнадцатого века Панталеоне. Остановим внимание на этой семье. У них был сын Микеле Панталеоне. Это мой хороший друг, от которого мне все так подробно и известно. Вы правильно сделали, что нашли именно меня. Так вот, о пунктике дона Кало, как попросту звали Калоджеро Виццини. Не имея своих детей, он все внимание свое обратил на Микеле Панталеоне. Главарь мафии решил сделать из парнишки образцового мафииста, который бы впоследствии занял в мафии место вожака. Дон Кало наставлял Микеле в соответствующем духе, учил его обращению с оружием – словом, выращивал мафииста. А Микеле, в свою очередь, раздваивался. С одной стороны – дон Кало и мафия, с другой – семья с либеральными, добрыми, старыми благородными традициями. Сложно, да? Очень сложно. В тот день, о котором у нас, с вами идет речь, свободомыслящие люди Вилльальбы и ее окрестностей решили провести митинг на площади, вот на этой самой, которую я вам тут вычертил. Одним из главных организаторов этого дела был, конечно, товарищ Ликаузи, с которым вы вчера встретились. А надо сказать, что до того дня никаких публичных собраний во всей округе не бывало: мафиисты делали это невозможным. Прогрессивные круги учитывали такое положение и, чтобы избежать неожиданностей, снеслись с главой мафиистов. «Что ж, – ответил им местный вседержитель, – говорить говорите, что угодно, но чтобы и словом не поминались ни вопросы землевладения, ни мафия. А не то… Вы меня знаете. Слов на ветер я не бросаю».

Кто-то позвонил Леви по телефону, чтобы он немедленно куда-то шел. Он только развел руками.

– Всюду все равно не поспеешь. – И продолжал: – Перед началом митинга дон Кало приказал вынести ему из дома, стул и уселся на нем посредине площади. С палкой в руках. Положив ладони на ее набалдашник. Стали собираться люди. Поблизости от казармы карабинеров у стены дома установили вместо трибуны стол. Но людей, надо сказать, на площади было очень мало. Боялись. Чего? Мафиистов. Те с ружьями и пистолетами в руках стояли вокруг всей площади, прислонившись задами к стенам зданий, и, как гадюки, смотрели на каждого, кто появлялся на площади. Крестьяне жались в боковых улицах, да выглядывали из окон домов. А на самой площади, возле стола для ораторов, толпилась небольшая группка шахтеров, которых привел с собой товарищ Ликаузи. Итак, начался митинг. Первым оратором был приезжий университетский профессор. Он говорил о чем угодно – об истории Венецианской республики, о теории искусства, о жизни Бенвенуто Челлини, о непорочном зачатии, – только не о земле и не о мафии. Когда он закончил, дон Кало снисходительно похлопал в ладоши: все, мол, хорошо, приветствую такой митинг. Крестьяне, конечно, от этого осмелели – стрельбы нет, напротив, аплодисменты, – стали выходить из улиц, площадь заполнялась. Следующим поднялся на стол… Кто бы вы думали?.. Любимец дона Кало – Микеле Панталеоне. Тоже не говорил ни о чем прямо в лоб. Но все же в его речи прозвучали семейные либеральные нотки. Дон Кало едва стерпел такую вольность. Аплодировать не стал. Подошла наконец очередь вожака коммунистов – Джироламо Ликаузи. Он размахнулся на полную мощь. Это же замечательный оратор, трибун, подлинный народный вожак. Мафия в его речи была названа преступной организацией, названы были имена, факты преступлений. «Баста!» – выкрикнул дон Кало и поднял свою палку над головой. Мафиисты по этому сигналу открыли отчаянную пальбу: «Руки вверх!» Кто вверх, а кто и нет. Один из них с нескольких шагов, чуть ли не в упор, выпустил очередь пуль в Ликаузи. Тот выкрикнул свои знаменитые слова: «Стреляйте, стреляйте, я все равно отсюда не уйду!..» – схватился за грудь, за живот… и упал. Упал не на мостовую, а на подхватившие его руки. На чьи? На руки Панталеоне! Микеле Панталеоне. Воспитанник дона Кало подхватил вожака коммунистов, взвалил к себе на спину, и никто – тем более что все думали, будто бы оратор убит, – не успел и глазом моргнуть, утащил его за угол в