В такие вечера они с Урсой часто ходят гулять по деревне, когда почти все остальные сидят по домам или уже легли спать. Расстояние между ними ощущается тянущей болью, словно в сердце Марен вонзился крючок. Они рассказывают друг другу о своем детстве. Теперь Марен знает, что семья Урсы когда-то была богатой, но обеднела, и каждый раз, когда Урса упоминает об Агнете, от нее веет печалью, как стужей. Марен рассказывает, как они с братом Эриком охотились на троллей, и Урса звонко смеется.

Марен водит Урсу на мыс, наблюдает, как нежная кожа у нее на шее меняет цвет под тусклым светом ночного солнца, как ее пышное платье развевается на ветру и плотно льнет к телу: как это было в тот день на пристани, когда Марен впервые увидела Урсу и сочла ее дурочкой, каковой мама считает ее до сих пор.

Урса рассказывает Марен о черной скале на краю света.

– Капитан Лейфссон, капитан «Петрсболли», того корабля, что привез нас сюда… он уверен, что море не обрывается в бездну. И что, может, нет никакой черной скалы. – Она смотрит на Марен сияющими глазами. – Но я верю, что скала есть. И мечтаю когда-нибудь ее увидеть.

Марен хочется обнять Урсу, но не легонько – не так, как они обнимаются каждый раз, когда Марен приходит или уходит. Она хочет прижаться к Урсе всем телом, точно так же, как к ней прижимался Даг, когда они с ним оставались наедине.

Иногда эти мысли приходят к Марен по ночам и отзываются глухой пульсацией в животе, и ей приходится сдерживать свои руки, чтобы не трогать себя, где нельзя. Это очень непросто, даже при том, что мама спит рядом, и почти каждую ночь Марен снятся гладкие губы, шепчущие ее имя, иногда голосом Дага, но чаще – голосом Урсы, чье лицо прижимается к ее лицу, чьи мягкие руки скользят по ее выпирающим острым ребрам.

Ей кажется, что она умело скрывает свои чувства от мира, почти не упоминает об Урсе в разговорах с мамой, и еще меньше – с Дийной, которая наверняка что-то поймет по ее голосу или лицу.

Но прежде всего Марен хранит свою тайну от Урсы, понимая, насколько нелепы и странны ее чувства к ней. Она не молится, чтобы это прошло. Она вообще перестала молиться о чем бы то ни было: молится только за папу и Эрика в церкви по воскресеньям. Эта тайна ее не гнетет, не терзает ее изнутри. Наоборот, Марен кажется, что она стала сильнее и лучше. Не какой-то особенной, нет, но все равно лучше, чем прежде. Она даже в мыслях не говорит себе, что любит Урсу, но знает, что никогда в жизни не испытывала ничего ближе к любви, чем то чувство, которое в ней разбудила Урса. Лелея в себе это чувство, она ощущает себя такой же смелой и дерзкой, как Кирстен в мужских брюках, и упивается им в полной мере, хотя понимает, что это опасно и безрассудно.

Письмо от губернатора приходит почти через четыре месяца после их прибытия в Вардё. Вся жизнь Урсы размечена вехами-днями. Есть хорошие дни: дни с Марен, – и все остальные, когда ей приходится как-то существовать без нее. Теперь, когда муж требует своего в постели, Урса уносится мыслями к Марен. С Марен ей никогда не бывает страшно, даже когда они ходят на мыс, где всегда сильный ветер, а земля под ногами – топкая, зыбкая, ненадежная, и Урса всегда спотыкается и хватается за Марен, задыхаясь от смеха, и Марен держит ее крепко-крепко, и не дает ей упасть, в то время как муж сжимает ее запястья, оставляя на них синяки.

Он уже не так яростен по ночам, не так груб, но все равно ничего приятного в этом нет. Пока все происходит, он не издает никаких звуков, и Урса часто задумывается, что для него это тоже обязанность – долг, требующий исполнения, – и, наверное, для них обоих было бы лучше, если бы она наконец забеременела, и тогда, может быть, все закончится.

Она пытается представить, как изменится ее жизнь с рождением ребенка, но это так непонятно и так далеко: какая-то совершенно другая жизнь, в другом времени и пространстве. Точно таким же далеким и непонятным ей казался Вардё до приезда сюда. Она, конечно, привыкнет, как привыкла к Вардё, и Марен будет ей помогать, так что, наверное, все не так уж и страшно, но при одной только мысли о ребенке, распирающем ей живот, Урсе становится дурно, и тошнота подступает к горлу.

Она плохо себе представляет, как рождаются дети. Она знает только, что это больно и страшно. На памяти Урсы мама рожала не раз, и из всех ее будущих сестер или братьев живой родилась только Агнете. Но даже живые младенцы приходят в мир с болью и кровью. Урсе хочется обсудить это с Марен, хотя она опасается заводить разговор, памятуя реакцию Марен на ее синяки. Впрочем, Марен не будет стыдиться. Марен совсем не ханжа. Она наверняка что-то знает, может быть, она даже видела, как Дийна произвела на свет Эрика, просто у них всегда есть другие, более важные темы для разговоров, и даже когда они просто молчат вдвоем, это молчание так уютно, что Урсе не хочется его нарушать.

Марен не говорила, был ли у нее жених. Урса даже не знает, хочет ли Марен замуж. В Бергене старые девы были диковинкой, как, впрочем, и молодые вдовы. В гавани Вардё бывают мужчины, в основном рыбаки и торговцы пушниной: продают свой улов, покупают оленьи шкуры, пережидают в заливе шквалистый ветер. Но они не заходят в деревню, всегда остаются на пристани, иногда так и вовсе не сходят на берег, и Кирстен спускается к ним на причал. Конечно, все знают, что здесь приключилось, размышляет Урса. Может быть, этот остров считается проклятым, и тени мертвых мужчин, утонувших во время шторма, отваживают живых.

Авессалом наверняка слышал, что говорят о Вардё. Он уже не раз ездил в Алту и по возвращении рассказывал Урсе о судах и об арестах саамов – похоже, они происходят все чаще и чаще. Но теперь Урса знает, что «арест» означает «сожжение», и не выспрашивает подробности. Иногда она почти забывает, что за пределами острова есть большой мир, особенно в серые, хмурые дни, когда Вардё затягивает туманом, и им с Марен приходится ходить по мысу, держась за руки, чтобы друг друга не потерять. Здесь вообще странно, даже в ясные дни. Леса нет и в помине, все кусты высотой Урсе по пояс, и даже теперь, когда солнце круглые сутки не заходит за горизонт, по вечерам все равно так прохладно, что без куртки не выйдешь из дома.

Впрочем, лето уже на исходе. Скоро наступит зима. Урса даже не представляет, насколько она будет лютой, эта северная зима, хотя по мере того, как дни становятся короче, холод вгрызается в ее суставы так глубоко, что ей кажется, будто они скрипят при каждом движении. В Бергене они закрывали полдома на зиму, а оставшуюся половину прогревали настолько, что Урса с Агнете могли бы ходить по дому в одних тонких ночных рубашках, если бы Сиф им позволила. А здесь, в Вардё, похоже, придется всю зиму носить теплую куртку, не снимая ее даже дома. Даже в постели с мужем.

От папы и от сестры нет никаких известий. Наверное, надо послать им письмо, вложить в него сушеный вереск, сорванный на мысе, может быть, даже отправить в подарок что-нибудь из своих незатейливых домотканых изделий, попросить Авессалома написать пару строк от ее имени… но она не торопится всем этим заняться. Они так долго не виделись, что ей почти хочется позабыть лица родных, позабыть, как сестра засыпала, свернувшись калачиком, у нее под боком – острые коленки Агнете так больно вонзались ей спину, что удивительно, как не оставляли синяков, – ей почти хочется позабыть, как им ежедневно меняли постель, как на обед подавали сыры и мясо, которое ей не приходилось собственноручно срезать с мертвой туши. Урса очень скучает по своей жизни в Бергене, которая теперь представляется невероятной и нереальной, как раньше ей представлялся невероятным пейзаж без деревьев.