Я целыми днями размышлял, рассуждал, что делать. Чтобы убраться подальше от дома, блуждал в одиночестве на природе. Уйдя достаточно далеко, я возвращался домой утомленным и сразу засыпал, а не просиживал полночи в карауле, пытаясь поймать момент, когда части дома меняются. Долгое время я думал, что этого достаточно. Что если я буду проводить в здании как можно меньше времени и только возвращаться в него усталым, то смогу заставить себя забыть, какой он зыбкий. Что наутро я буду невыспавшимся и не стану беспокоиться, где и в чем дом отличается.

Это могло тянуться долго – даже целую вечность или ее эквивалент. Но потом, во время своих прогулок, я кое на что наткнулся – или, возможно, был туда направлен. Речь о загоне. Я увидел коней в грязи, мертвых на вид. Они же не могли быть мертвы, правильно? Я пригляделся, дышат они или нет, и понял, что не вижу. Я не мог с уверенностью сказать, живы они или мертвы, и не могу по сей день. На дальней стороне загона я увидел человека, он стоял спиной к ним, и наполнял их корыто водой, и я спросил себя, видел ли он коней, и если нет, то, когда повернется, испугается ли так же, как я. Подойдет ли к ним и поймет, что они мертвы, или же при его приближении они вскочат на ноги? Или он уже видел, что они погибли, и его разум не выдержал?

Я подождал. Но тогда, в тот момент, мне вдруг стало страшнее знать наверняка, что кони умерли, чем не знать, мертвы они или живы. И потому я спешно ушел, не понимая, что, сбежав от секундного потенциального дискомфорта, я навсегда оставил их в своих мыслях не совсем мертвыми либо же в каком-то смысле почти живыми. Что уйти таким образом значило занять место человека у корыта – только без возможности обернуться и узнать правду.

В следующие дни меня преследовал их образ. Я крутил его в мыслях, изучал, всматривался в каждую грань, пытался найти, что упустил, есть ли какой-то намек, который подтолкнет к уверенности, что кони живы, или к уверенности, что они мертвы. Есть ли намек, что человек у корыта знал больше, чем я полагал. Без толку. Задача оставалась неразрешимой. «Если я вернусь, – не мог не спрашивать себя я, – изменится ли что-нибудь?» Будут ли кони по сей день лежать в грязи? Если да, начнут ли они разлагаться, что станет доказательством смерти животных? Или останутся точно такими, какими я их видел, а человек будет по-прежнему наполнять корыто? Какая страшная мысль.

Когда я увидел загон, то не знал, где он находится. На каждой прогулке, даже с каждым шагом от порога дома я рискнул наткнуться на него снова. Я стал ходить медленнее, останавливаться чаще, изучать все вокруг и сторониться любой местности, где хотя бы потенциально мог находиться загон. Но через некоторое время и этого стало недостаточно для чувства безопасности, и я обнаружил, что почти не могу покинуть дом.

Но из-за вечных перемен не мог я оставаться и в доме. Так я постепенно осознал, что передо мной стоит простой выбор: либо мне придется собраться с силами, вернуться и иметь дело с конями, либо придется иметь дело с домом.

Конь или дом, дом или конь, но что это за выбор на самом деле? Даже слова почти не отличаются, произносятся более-менее одинаково, только пара букв то тверже, то мягче. Нет, я понял, что в попытках избежать дома и найти коней я, фигурально выражаясь, просто снова находил дом. Очевидно – иначе быть не может, – лежащие кони встретились мне не случайно, должны были преподать урок, рассказать что-то об их почти тезке – доме.

Разрушительность этой сцены – сцены с павшими конями – меня угнетала. Она о чем-то мне говорила. Иногда я сомневался, что хочу это слышать.

Сперва я сопротивлялся этой идее. Нет, говорил себе, это слишком крайняя мера. На кону стоят жизни. Жизни жены и по меньшей мере трех детей. Риск слишком велик.

Но что мне оставалось? В разуме я все видел павших коней и чувствовал, как снова кипят мысли из-за их состояния. Живы они или мертвы? Я представлял, как стою у корыта – парализованный, не в силах обернуться, – и, казалось, теперь это мое постоянное состояние. В худшие моменты я даже считал, что это состояние не только мое, но и всего мира, что мы все на грани того, чтобы обернуться и обнаружить позади мертвецов. И от этого я возвращался мыслями к дому – который, как и кони, находился в некоем подвешенном состоянии. Я знал, что он меняется, что происходит нечто странное. Я был уверен хотя бы в этом, но не знал, как эти перемены происходят, или что они значат, и не мог никому их показать. Когда речь шла о доме, я пытался себя убедить, что видел то, чего не видели другие: весь мир был человеком, наполнявшим лошадиное корыто, не в силах увидеть распростершихся на земле коней.

Такая логика естественным образом уводила меня от мыслей о доме обратно к коням. Мне всего-то нужно было, говорил я себе, бросить камень. Нужно было наклониться, поскрести по земле, пока пальцы не наткнулись бы на камень, потом метнуть в какого-нибудь коня в ожидании либо мясистого стука по мертвой плоти, либо содрогания и раздраженного ржанья задетого живого скакуна. Незнание – состояние, в котором мы способны оставаться лишь на краткий миг. Нет, даже если то, с чем нужно столкнуться, ужасно – необъяснимо погибший табун или даже необъяснимо погибшая семья, – столкнуться с этим необходимо.

И так я оставил дом позади и отправился на поиски загона, собираясь с силами, чтобы быть готовым к находке. Я был готов, с камнем в руке. Я узнаю правду о конях и смирюсь с ней, какой бы она ни была.

По крайней мере я на это рассчитывал. Но сколько бы ни искал, сколько бы ни ходил, найти загон так и не смог. Я уходил за много миль, блуждал днями. Опробовал каждую дорогу, известную и неизвестную, но загона просто не было.

Неужели что-то не так со мной, задавался я вопросом. Существовал ли тот загон в принципе? Или его изобрел мой разум, чтобы справиться с загадкой дома?

Дом, конь – конь, дом: почти одно и то же слово. В моем случае, в сущности одно и то же. Я говорил себе, что мне, так сказать, все равно нужно бросить камень – только бросить так называемый камень не в коня, а в дом.

И все же я колебался, думал, планировал. Ночь за ночью представлял завитки дыма вокруг, за которыми растет пламя. В мыслях наблюдал, как терпеливо, спокойно жду, пока огонь не достигнет нужной высоты, а потом начинаю звать семью, будить, тороплю их покинуть дом. В мыслях мы привязывали простыни к окнам и ловко избегали опасности. Ее мы избегали всегда. Я столько раз воплощал в разуме наш побег, в одних и тех же деталях, что осознал – с моей стороны понадобится самое небольшое усилие, чтобы вытолкнуть его из мира воображения в мир реальности. Потом дом исчезнет и больше не сможет причинить мне вреда, а мы с семьей окажемся вне опасности.

Однако мне хватило неприятного общения с теми, кто после несчастного случая желал отправить меня на лечение, чтобы предпринять все меры и защититься. Пожар придется выставить несчастным случаем. По этой причине я взял в привычку курить.

Я планировал аккуратно. Курил несколько недель – достаточно долго, чтобы жена и дети свыклись с этой мыслью. Им это не нравилось, но они не пытались мне возражать. С самого несчастного случая они сторонились меня и редко противоречили хоть в чем-то.