Он потер пальцами припухшие веки, но при этом и бровью не повел, чтобы кинуться мне навстречу, заключить в жаркие объятия. Из всех знаков внимания, оказанных мне, он только предложил занять место напротив. После этого сказал:

– Не обращай на меня внимания. Вчера Севиного сына крестили. Гудели аж до пяти утра. Так что вот, можешь поздравить меня с крестником.

– Талов! – перебила я его. – У тебя как с головой? Я тебя две недели не видела. И ты меня даже не поцелуешь?

Он посмотрел на меня очень странно. Хотел что-то ответить, но вместо этого достал сигареты и закурил. Хотя давным-давно бросил эту привычку.

Молчал он бесконечно долго, в задумчивости глядя на тлеющую в руке сигарету. Я за это время успела перебрать все возможные причины такого нетипичного его поведения. От Ладки до нежелания обострять конфликт с Вероникой.

Наконец Миша поднялся. Очевидно, приняв решение обойтись без объяснений. Подошел и как бы формально коснулся моей щеки:

– С приездом. Рад тебя видеть. – От него пахнуло сорокаградусной крепостью.

А еще теплом в сочетании с дымом и бергамотовой горечью, всегда превалирующей в Мишиной парфюмерии. Прибавить к тому холодок отчуждения и мои сочащиеся ревностью сердечные раны, вот и получился странный возбуждающий коктейль, от которого я разом охмелела.

Поймала Мишу за шею и, подавшись к нему, уткнулась носом в плечо.

– Нет, Талов. Ты просто так от меня не отделаешься, – проговорила я с нежностью.

А потом еще долго-долго и очень старательно вырисовывала пальцем каждую морщинку на его лице.

Он стоял напряженный и ждал. Смотрел на меня своими беспристрастными голубыми глазами. А когда я тронула их поцелуем, легко отстранился.

– Лучше не стоит. Того гляди, придет Вероника.

Вот это ударил! Я прямо почувствовала, как где-то в груди образовалась дыра. Такая же жгучая и внезапная, как если бы меня пронзили копьем. А потом, словно зловредная опухоль, от нее поползли метастазы.

Я улыбнулась:

– Понятно…

Наверное, мой оскал вышел гадким. И наплевать. Лишь бы не стоять теперь с глупо-растерянным видом.

– Боишься, что отлучат от сытой кормушки? Не бойся – я ухожу. – Отпуская, я легонько пихнула Талова.

– Ира, ну… – Он досадливо потер затылок. – Постой, не убегай!

Но я уже хлопнула дверью.

Сбежала по лестнице. Схватила с вешалки свое пальто и, ни с кем не простившись, выскочила на улицу. Пробежала до конца переулка, свернула за угол и сразу же юркнула в двери продуктового магазина. Если Талов и кинется в погоню, он меня нипочем не догонит.

Тем не менее решила пронаблюдать, кинется или нет.

Пристроившись возле витрины, я увидела Мишу почти сразу. Он стремительно вышел на перекресток. Повертел головой. Прошел еще немного вперед и наконец вытащил из кармана мобильник. «Сейчас будет звонить!» – со злорадством подумала я. И точно. Через секунду в сумке слаженно грянуло: «И нет нам покоя, гори, но живи…»

«То-то же! И не будет тебе отныне покоя. Мучайся, гад! – злопыхала я, игнорируя вызов. – Что бы там за это время ни произошло, знать ничего не хочу. К черту тебя с твоими проблемами!»

Талов порывистым жестом оборвал звонок. Пнул подвернувшуюся под ногу пустую банку. И побрел обратно.

Я на всякий случай выждала еще минуту. И только собралась уже было покинуть свое убежище, как сзади неожиданно раздалось:

– Чижова! Итить твою за ногу! Ты-то чего здесь забыла?

Обернувшись, я увидела Оксанку, направляющуюся к дверям. В каждой руке у нее было по небольшому пакету.

– А ты чего?

– Я вот пытаюсь сформировать комплект сувениров из Нижневартовска. Понятия не имею, что там может продаваться, но, думаю, все то же самое, что в Москве.

– Слушай, Оксанка, у меня тут с Таловым вышел небольшой конфуз. Короче, на работу я больше не вернусь. Во всяком случае, сегодня.

– Вот елки зеленые! А что у тебя с ним произошло?

– Да ну! Даже говорить не хочу на эту тему. Козел он, Оксан, понимаешь?

– Да куда уж понятнее? Только мне теперь тоже боязно в офис соваться. Я же про эту тмутаракань не знаю ничего. Уж тем более про вертолеты. Надо бы хоть в Интернете покопаться, что ли. Придумать стройный рассказ. А то проколемся где-нибудь как пить дать. Может, ну его на фиг? Махнем сейчас ко мне, нажремся с тоски. Ну и детали заодно обмозгуем.

– А давай! – недолго думая, согласилась я.

Мы поймали такси и уже через сорок минут были у Оксанки дома.

Пить решили настойку «Рябинушку» из комплекта «нижневартовских сувениров».

– Вот, смотри, – говорила Оксанка, перескакивая с сайта на сайт, – эту часть про гражданские и военные вертолеты можно взять отсюда. Ну, подумаешь, компания в Люберцах находится. Это же неважно. А вот здесь, глянь! Очень хорошо прописан портрет человека, выращенного в суровых условиях Севера. Видишь?

– Ну! И зачем он нам нужен? У нас же не про таежников фильм.

– Ну и что? Зато какая судьбина! Припишем ее главе вертолетной компании. Назовем его человеком с большой буквы «Ч». И скажем, что надо эту историю положить в основу сюжета. Снять фильм не о груде металла, а о личности, для которой вертолетостроение – дело всей жизни. Ну, это якобы для того, чтобы заочно снискать доверие у конечного потребителя. Опять же, режиссеру доставить приятное. Он ведь любит у нас снимать кино по-домашнему.

Я обдумала Оксанкины слова. Идет! Давай теперь распишем по дням. Мы сидели с подругой до глубокой ночи. Легенда о Нижневартовске плавно перетекла в сказание о Кощее-каскадере-неудачнике, который, получив серьезную травму, несколько лет провел без движения и встал на ноги, только благодаря пробудившемуся в нем поэтическому дару. Вот такой у нас хилый Илья Муромец получился.

Дальше, подзадориваемые «Рябинушкой», которая почему-то никак не кончалась, мы пустились в пространные рассуждения на разные темы. Перебрали, кажется, все. От взрыва, породившего нашу Вселенную, до очевидной пользы рекламы. Причем во время последней дискуссии у нас уже явно наметилось деление на Фому и Ерему. Я толковала Оксанке о том, что проку от малобюджетной кампании нет никакого. Она же, отмахиваясь, твердила, что если бы не реклама, она бы уже давным-давно приняла «Калгон» вместо слабительного и была бы на небесах.

Закончилось все тем, что, испытав приступ удушья в прокуренной кухне, мы отправились дымить на балкон. Там, уткнувшись в плечо подруги, я наконец доверительно разрыдалась. Стала жаловаться на Мишу, называя его то сволочью, то любимым, то снова сволочью. Оксанка, сдерживаясь из последних сил, сострадательно раздувала ноздри. Но на известии о крестинах все-таки сорвалась и, глотая слезы, заныла:

– У-у, как семечком своим дорожит… подсолнечник хренов…