сапожный молоток, повертел его в руке, потом посмотрел на сбитый замок. – Снаружи били, не изнутри. Причем не так давно.

– Сообщники? – спросил Шелепа – коренастый мужик из нижегородцев, еще в юности завербованный в охрану прежним командиром.

Голиков пожал плечами.

– Запаливайте лампы.

Раньше рядом со входом был механизм, который заправляли маслом – вливали два ведра. Долго ждали, пока масло дотечет по трубам до светильников машинного зала, а потом было достаточно одного удара кремня о кресало, чтобы подземелье осветилось ровным, пусть и неярким, светом, который горел ровно три часа – достаточно, чтобы обойти все машины, осмотреть и исправить поломки – так было написано в старинных рукописных журналах, доставшихся Голикову. Правда, уже с давних пор эту систему освещения не использовали, а сейчас и вовсе не было времени проверять – работает она или нет.

– Идем кучно, не разбредаться, фонарями светим в разные стороны. Пули зря не тратить. Ясно?

Каждого из охранников ротмистр водил сюда. Но никогда не устраивалось никаких учений – в рукописных журналах на этот счет не было указаний. Да и в голову Голикову не могло прийти, что случится вот этакое – придется ловить каторжан, сбежавших через дырку в полу! До сего дня единственная тревога по охране объявлялась тридцать два года назад, когда Бонапарт вошел в Москву. Тогдашний командир приказал своим людям собрать домашние припасы и сел в осаду. Но обошлось – французы так и не рискнули сунуться за Камер-Коллежский вал. И вот теперь нежданно-негаданно…

Остро захотелось спать, ротмистр с трудом подавил зевок и осмотрел тревожные лица своих людей. Вздохнул:

– Пошли, мужики.

9

Зал Тельца

Лефортово

Они приехали в сумерках и остановили телегу неподалеку от хутора. Барский дом высился на холме – тихий, ни одно окошко не горело. Прохор Кириллыч нюхнул табаку, потом влез на телегу и долго осматривался. На хуторе, где остановился малец из Петербурга, верно, все уже спали, как и в барском доме.

Наконец он повернулся к племянникам.

– Лукашка, остаешься при лошади, – обратился он к меньшому, – телегу разверни и будь готов, если что. Коль будет надо убегать, чтобы без промедления.

Потом слез с телеги и развернул холстинный сверток. В нем оказались кистень со свинцовой гирькой и кривой турецкий кинжал, купленный три года назад у инвалида.

– На! – Он отдал кинжал второму племяннику, Савлу. – На всякий.

– Я с тобой, дядя Прохор? – спросил тощий паренек с прыщавым лицом.

– У двери посторожишь. Если надо будет – позову. Пошли.

Не дожидаясь ответа, он двинулся в сторону холма. Одно дело – посылать племянников с разными поручениями. Другое – звать на предприятие, которое может окончиться кровью. Конечно, Прохор вовсе не собирался никого убивать – он был не по этой части. Он вообще бы не приезжал сюда, чтобы ограбить старую баронессу, если бы не вчерашняя игра! И так ведь все хорошо поначалу шло! И жертву он себе приискал самую что ни на есть сладкую – молодого купчика, приехавшего из Астрахани с рыбным обозом. Купчик этот товар продал, денежки у него в кармане грызлись, требовали – потрать, сыграй! И с девками он приехал уже пьяненький, расхристанный. Так что клюнул на обычную историю Прохора Кириллыча, карточки кидал небрежно, с презреньицем. Мол, научим сейчас тебя, дубина стоеросовая, как жить. Ну и ободрал его под конец Прохор Кириллыч как липку. Встал, мол, квасу выпить – и был таков. Дома принял немного на грудь, посмеиваясь над астраханским дурачком. Потом, когда уже спать готовился, вломились в дом трое здоровяков, а с ними – расстрига-поп Введеня, который был экзекутором у братьев Свечиных, державших рыбные лавки по всей Москве.

– От Николая тебе привет, – сказал Введеня, когда здоровяки завернули Прохору руки и бросили на пол – лицом в старый коврик. – А особо от сынка его Алешки.

– Какого Алешки? – просипел старый шулер.

– Которого ты давеча обобрал. – Расстрига сел на стул и положил грязные сапожищи прямо на белоснежную простыню кровати. – Его послали в Астрахань дела делать. Вот он дела сделал, вернулся с обозом, а ты, значит, все себе и забрал.

Тут Прохор понял, что дела его плохи. Но так просто сдаваться он не собирался.

– Так сам и виноват, – просипел он. – С него спрашивайте. Я, что ли, его за стол потащил?

Введеня почесал коротко стриженную бороду, а потом кивнул. И тут же в печенку шулера вонзился носок сапога одного из державших его подручных.

– Да чтоб тебя! – застонал Прохор Кириллыч.

– Меня не етит, кто там прав, кто виноват, – спокойно изрек расстрига. – Братья тебе передают – деньги верни. Да еще сверх процент тебе положен, чтобы знал, с кем карточки загибать.

– Какой процент? – зло прохрипел Прохор.

– Треть.

– Нету у меня. Хоть обыщи.

– И это меня не етит, – сказал экзекутор. – Где Алешкины деньги?

– За образом Николая-угодника.

– Хорошо. А пеню принесешь послезавтра ко мне в дом.

Он встал, отодвинул на стене икону и, обнаружив за ней тайник, вынул мешочек с деньгами. Потом нагнулся к красному от натуги и боли лицу Прохора.

– Дура ты, милок, – сказал он спокойно. – Думаешь, всю жизнь будешь прятаться за псами? А то мы не знаем? Ты теперь ходи осторожно. Братья тебе простят, а вот Алешка обиду запомнил. Ты ему всю веселуху поломал, да еще дурачком перед батей выставил. Он злой на тебя.

Вот почему этой ночью Прохор Кириллыч прибыл в Лефортово и теперь шел, пряча кистень в рукаве, к холму, слыша, как сопит за спиной племянник Савл.

Наконец, поднявшись к усадьбе, он тихо, чтобы не скрипнуло, взошел на широкое крыльцо.

– Здесь, – шепнул он племяшу, а сам тихонько стукнул в дверь. Через полминуты она слегка приоткрылась.

– Это ты? – послышался женский придавленный голос.

– Я, я…

Дверь открылась шире, и Прохор Кириллыч скользнул внутрь, тут же попав в крепкие объятия дородной служанки.

– Я уж и надеяться перестала, – пробубнила она, уткнувшись ему в грудь. – Думала, обманул!

Прохор свободной рукой сжал ей ягодицу.

– Спят твои?

– Ага.

– Ну, пошли…

Служанка провела гостя по темному коридору в дальний конец, где находилась ее каморка. Там впустила Прохора внутрь, а сама накинула крючок.

– Подготовилась! – оценил вполголоса Прохор Кириллыч накрытый стол и взбитые перины постели с призывно откинутым одеялом. Он сел на табурет. Служанка тут же налила ему из графинчика водки и положила на тарелку пару огурцов и картофелину из казанка.

– Сама тоже выпей.

Она налила и себе и села на кровать, облокотилась на горку подушек,