па-па… — прижимаюсь губами к еще теплой щеке.

— Па-па! — взвизгивает Леон. — Па-па!

Он извивается так упрямо, что мне приходится держать его крепче. Тянет руку, сжимая и разжимая в воздухе маленькие пальчики.

— Па-па сю! Па…

Леон захлебывается словами.

Шум, который он поднимает, мог бы распугать сидящих на ветке птиц. В его активности столько радости, что мне кажется, сын сейчас взорвется…

Кадык Кирилла дергается, когда мы с Лео оказываемся рядом.

Я вижу влажный блеск в его глазах, когда встречаемся взглядами. Он стискивает зубы, хрипло обращаясь к сыну:

— Привет…

Тот тянет к нему руки. Тараторит, без умолку:

— Сан-п-ки… па-па… сю… па-па…

— У папы заняты руки… — говорю, глотнув воздуха. — Он не может тебя взять…

Наклонив голову, Кирилл позволяет маленькой ладошке коснуться своей щеки.

Леон смеется, обнаружив, что она колючая. И снова болтает…

Счастливый. Счастливый, как никогда!

Я тоже хочу коснуться. Невыносимо. Когда смотрю в карие глаза напротив своих, они кажутся мне янтарными. Дневной свет проходит через них, заставляя меня тонуть в этом янтаре, но в груди собирается напряжение.

Зачем он приехал?!

Чтобы сделать мне больно, или чтобы избавить меня от чертовой боли?!

Словно чужие.

Словно между нами барьер! Просто смотрим. Смотрим, смотрим, смотрим…

Андрей вышагивает рядом, словно боится отойти далеко. Вцепившись глазами в его лицо, протягиваю ему ключи:

— У меня в багажнике санки… там… во дворе детская площадка…

— Ты считаешь, у меня есть опыт длительного общения с детьми? — спрашивает чуть раздраженно.

— Он не будет возражать. Он мне все уши прожужжал… Лео… — обращаюсь к сыну. — Покажи папе санки…

— Катю… там… па-па… — снова взрывается Леон.

Я опускаю его на землю, удерживая от физического контакта с Кириллом.

Я не знаю, сколько сил тому нужно, чтобы стоять перед нами вот так, но, судя по тому, как напряжены его скулы, это чертовски непросто, а я не хочу, чтобы он делал над собой хоть какие-то усилия, если в этом нет никакой необходимости…

Я помогаю Андрею. Усаживаю Лео и натягиваю на его ладони варежки, быстро говоря:

— Если заплачет, не пугайся. Просто возвращайся… Но минут на десять его должно хватить…

Леон сучит ногами, выкрикивает скомканные слова даже когда его временная нянька трогает санки с места.

Пока они нарезают круги вокруг машины, мы с Кириллом смотрим друг другу в глаза.

Я не взяла у него ничего. Ни дом, ни машину…

Отослала юриста, который со мной связался.

Он не отреагировал. Никак. Он… молчал целых три месяца!

— Тебе нужна помощь? — спрашиваю сдавленно.

— Нет. Хочешь кофе? — указывает подбородком на крошечную кофейню у меня за спиной.

Она расположена на первом этаже дома, и до нее не больше тридцати метров.

Кивнув, я дожидаюсь, пока он начнет двигаться.

Сосредоточенно глядя перед собой, Кирилл работает руками, а его ноги, обутые в кроссовки, касаются земли не слаженно и не уверенно.

В моем горле ком, но любую боль эмоций я стираю с лица силой воли.

Придерживаю дверь, на которой звенит колокольчик. Пропускаю Кирилла вперед, и, чтобы преодолеть порог, ему приходится постараться.

Морщины, которые рассекают его лоб горизонтальными полосами — признак того, как ему не нравится то, что происходит.

— Блядь! — выпаливает, когда, упав на широкий мягкий стул, роняет костыль.

Здесь всего четыре столика, и никого, кроме нас и парня за кассой…

Быстро поднимаю костыль и пристраиваю рядом с тем, который Кирилл опер на соседний стул.

Он провожает мою помощь быстрым взглядом.

Кирилл часто дышит, ерзает по сиденью, наблюдая за мной, пока усаживаюсь напротив.

Видеть его таким… живым… создающим вокруг себя плотное поле эмоций… живых эмоций, непередаваемо ценно для меня. Это мой кислород! Но помимо этого я вижу, что у его энергии слишком много отрицательного заряда, и это бередит душу.

— Какой кофе ты хочешь? — спрашиваю его.

Раздувая крылья носа, он сообщает:

— На самом деле, больше всего на свете сейчас я хочу тебя поцеловать.

Эти слова прошивают меня с ног до головы, как электрический разряд.

Взгляд падает на его губы, в животе закручивается вихрь. Кирилл смотрит на мой рот, и острое сексуальное желание, которое читаю в этом взгляде, ударяет по моему либидо еще одним разрядом!

Я хочу этого, возможно, даже больше. Хочу его… Сильнее, чем дышать. Но прежде чем, раскинув руки, лететь с этого обрыва, расставляю чертовы точки над “и”.

— Зачем ты приехал? — спрашиваю напряженно.

Его взгляд становится тяжелым.

Он отводит его в сторону. Раздумывает, и это выглядит так, будто он подбирает слова. Подбирает их, даже когда снова смотрит в мои глаза, не торопясь облекать мысли в словесную форму, а когда все же делает это, голос звучит хрипло.

— Некоторое время у меня был кризис, — сообщает. — Я не знал, что меня ждет. Помимо того, что ничего хорошего, конечно. Я не знал, насколько все плохо. И в какой-то момент не знал, нужен ли себе таким…

Мое сердце дергается, пугаясь этого признания.

— Но ты сказала, что я нужен тебе, — продолжает. — Нужен вам…

Очередной рывок в груди не мешает сделать уточнение:

— Я сказала, что ты нужен нам любым…

Усмехнувшись, Кирилл разводит руки, указывая на свои колени:

— Это не худший вариант из возможных, согласись. Так что, все окей.

Он произносит это так, словно бросает вызов.

Миру вокруг, воздуху… всему и всем…

Давлюсь застрявшим в горле комом, качая головой:

— Нет… не окей… Ты так ничего и не понял?

Усмешка слетает с его лица.

Оно становится жестким. Таким, словно черты выточили из камня.

— Я понял достаточно. В том числе, себя.

— И что же ты понял?

Откинувшись на спинку стула, он смотрит на меня секунду, после чего говорит:

— Мне нужно было договориться с собой. Научиться… воспринимать себя таким, прежде чем ожидать этого от других, или вообще строить какие-то ожидания…

— Но ты ведь не принял…

— Что? — он выгибает брови, изображая интерес.

— Себя… ты злишься, ты… будто весь в шипах… ты себя не принял.

— Я работаю над собой каждый день.

Помолчав, замечаю:

— Ты работаешь над собой плохо, раз так ничего и не понял.

— Чего ты хочешь? — говорит ожесточенно. — Я переверну для тебя весь гребаный мир. Я сделаю для тебя все, что попросишь. Я не буду возражать, даже если ты приставишь к моей башке пистолет и спустишь курок…

Эмоции, которые копились во мне все эти месяцы, прорываются наружу.

Я хлопаю по столу ладонями, подавшись вперед и требуя:

— Тогда скажи мне то, что я хочу услышать.

Он сжимает и разжимает лежащий на столе кулак. Сжимает и бросает в