— Что стряслось, Бахтияр? — обеспокоенно взглянула на меня Сапарбиби. — На тебе лица нет!

— Там... там ураган, он уже в городе и скоро будет здесь. Надо уходить!

— Храни нас Аллах! — запричитала она и кинулась к дому, выкрикивая имена родных.

На пороге показался Карим, за ним протиснулся недовольный Азиз. Шмыгнула мимо малышка Ниса, за ней вдогонку мчался Алишер. А из дальнего конца двора торопливо приближались Хусан и Джаннат.

Тьма накрыла двор в мгновение ока, будто невидимая рука набросила покрывало. Я и вскрикнуть не успел, как перед глазами стало беспросветно темно. Я бросился вперед, но налетел на невидимую преграду и был отброшен. Поднялся и кинулся снова, пытаясь проломить вдруг ставшую твердой завесу.

Безуспешно.

Грудь зажгло. Я опустил голову и увидел, что мешочек с косточкой, висящий на шее, тускло светится красным, словно уголек. Я накрыл его рукой, заряжаясь светом и жаром. И тут из моей груди вырвался яркий луч света, пронзив стену мрака. Она покрылась белыми трещинами и осыпалась мелкими песчинками.

Я стоял там же, где меня застигла пелена. Двор моих приемных родителей — точь-в-точь как я его запомнил. Вот только он был пуст. Лишь семь аккуратных кучек золы лежали в ряд на земле — все, что осталось от моих родных.

...и я закричал.

— Бахтияр, — донеслось до меня еле слышное. — Бахтияр! — уже совсем рядом.

Я выпучил глаза и закрутил головой, пытаясь понять, где я. Полутемная просторная комната, тусклый свет масляной лампы. Надо мной склонился мужчина с резкими чертами лица и густой седой бородой. Его взгляд буравил меня, помогая сознанию собраться в одной точке — здесь и сейчас.

— Что ты видел? — яростно спросил Аль-Кубра.

Я обвел взглядом остальных участников, собравшихся на групповой зикр. В их глазах читалось беспокойство с примесью затаенной робкой надежды. Увы, у меня нечем было их обрадовать.

— Мерв пал, — тихо произнес я, но в абсолютной тишине мой голос прогремел набатом.

***

Наутро Гургандж гомонил как разворошенный улей. Под покровом ночи султан Хумар-Тегин со своим окружением вышел за ворота и умчался в стан монголов, как пугливый шакал. И это после резни у Кабиланских ворот, когда пять отборных сотен гуридов своей кровью остановили степняков, прорвавшихся за внешнюю стену. Народ плевал предателю вслед, величал не иначе как подлой свиньей и собачьей подстилкой.

Партия мира среди власть имущих набирала силу, особенно после письма хорезмшаха Мухаммада, присланного в Гургандж с далекого Каспийского острова, где повелитель Хорезма укрылся от гнева Чингисхана, отдав свой народ и страну в лапы степняков. Он призывал не противиться монголам и заключать с ними мир, ибо врага этого хорезмийцам не одолеть. И Гургандж мог пойти по стопам Бухары и Самарканда, распахнувших свои врата перед захватчиками. Если бы не один человек...

Наджмаддин Аль-Кубра бодро шагал по улицам города. Я и еще несколько ближайших учеников, на которых указал шейх, сопровождали его. Теперь муршид каждое утро покидал обитель и следовал в медресе или библиотеку, дабы поделиться светом мудрости и наполнить сердца людей любовью и стойкостью в это непростое время. По пути он часто останавливался, благословлял просящих, утешал страждущих, давал советы нуждающимся.

Я старался находиться поближе к муршиду, ловить каждое его слово, каждый взгляд и жест. Лишь невежда думает, что обучение у суфиев сводится к выполнению заданий учителя. Шейх — твой проводник на пути. Он указывает тебе направление, но идти ты должен сам. И быть при этом предельно внимательным и чутким. Порой одно слово, брошенное муршидом другому человеку, способно разом вознести тебя на следующую ступень. Барака святого не поддается законам разума, ее нужно чувствовать сердцем.

После вдохновляющей проповеди на площади, вселившей в сердца горожан веру и стремление к победе, из толпы выступил тщедушного вида человек и, посмеиваясь, дерзнул обратиться к шейху:

— Скажи, о великий мудрец, может ли Аллах сотворить камень, который сам не в силах будет оторвать от земли?

Аль-Кубра взглядом удержал толпу от немедленной расправы над богохульником и спокойно парировал:

— Всевышний уже создал такой камень. Имя ему — человек.

Спесь тут же сошла с лица наглеца, он пристыженно склонил голову и хотел было затеряться в толпе. Но стража не дремала.

— Какое наказание ты пожелаешь этому нечестивцу, хазрат[5]? — поинтересовался у Аль-Кубры один из стражников. — Он прилюдно оскорбил твои седины, тебе и решать.

— Не меня он оскорбил, но явил легковесность собственных суждений, — с улыбкой ответил муршид. — Три удара палками за каждое слово навеянного шайтаном вопроса помогут ему осознать свое невежество и впредь не поддаваться на провокации лукавого змия.

Вечером после трапезы мы сидели во дворе ханаки, вдыхали прохладный воздух ранней весны и вели тихие беседы. Учитель, вопреки обыкновению, развлекал нас историями из жизни странствующих дервишей. Особым вниманием среди учеников пользовались анекдоты о Ходже Насреддине с их скрытым, глубинным смыслом.

— Насреддин не обращал внимания на чистоту своей одежды, — хитро сверкнув глазами, начал очередную притчу Аль-Кубра. — Однажды прохожий, увидев, что у того рубашка заскорузла от грязи, сказал:

— Послушай, ты бы выстирал свою рубашку!

— Но ведь она снова загрязнится, не так ли? — заметил Насреддин.

— А ты снова выстирай!

— Опять запачкается!

— Еще раз выстираешь.

— Помилуй, Аллах! Разве мы пришли на этот свет рубашки стирать?..

Мы невольно рассмеялись, а я толкнул в бок юного Масиха, кивком указав на коричневое пятно от соуса, красовавшееся на его рубахе. Тот отмахнулся и неожиданно для всех обратился к муршиду:

— Учитель, а мы победим монголов?

Враз умолкли смешки, стихли разговоры и множество пар глаз, затаив дыхание, остановилось на Аль-Кубре. Муршид сделал вид, что ничего не заметил, поманил к себе Масиха и, когда тот почтительно опустился рядом, приобнял за плечи.

— Победа — она не где-то снаружи, она вот здесь, — Аль-Кубра ткнул пальцем в грудь мальца, — в твоем сердце. Если в нем живет Аллах — ты уже победитель.

— А как же монголы? — Масих скорчил недоуменную рожу.

— Если тебя волнуют монголы — в твоем сердце нет Аллаха, — укоризненно произнес муршид. — На твоем месте я бы озаботился этим.

— Пойду делать зикр, — надул губы мальчонка, явно недовольный заключением учителя.

— И чтобы ни одной посторонней мысли! — сурово добавил Аль-Кубра и легонько подтолкнул Масиха в сторону покоев.

В