Он влюбился.

Зачем-то влюбился в женщину с нежным изгибом шеи, с длинными ногами и целой кладовой скелетов и тайн. Они лежали на его кровати, как на необитаемом острове, на обломках, оставшихся от кораблекрушения, и теперь просто смотрели в потолок и тяжело дышали, и не хотели заглядывать в будущее даже на один шаг вперед.

Будущее не несет ничего хорошего.

Иван не задавал никаких вопросов. Он не хотел справедливости, не желал, чтобы ему дали какое-нибудь объяснение происходящего, не хотел узнавать всю правду. Все, чего он хотел, – это чтобы Ира, когда проснется, прильнула к нему всем телом и замурлыкала, как пригревшаяся кошка. Чтобы ходила по кухне в его льняной рубашке на голое тело, и чтобы его жадные руки могли прикоснуться к ней, раздеть ее буквально за одну секунду. «Нравится мне, когда ты голая по кухне ходишь…»

Он не хотел знать, почему она сделала это, почему сейчас, а не вчера или завтра. Отдалась ли она ему под влиянием минуты, или это было запланировано заранее, как своеобразная страховка на тот случай, если ее обман вскроется. Ты не посадишь в тюрьму женщину, кричавшую от страсти в твоих руках. Ивану больше нравилась первая версия, и, как любой мужчина, он был обманываться рад и находил признаки и подтверждения желаемому в ее словах, поведении, жестах, даже в том, в какой позе она заснула рядом с ним.

Ирина вела себя совершенно естественно. Так, словно тот факт, что Иван в мастерской рисует новую «Завалинку», ее никак не смущал и не наводил на нехорошие мысли. Она не высказывала удивления, не спрашивала о том, зачем делается копия, не возмущалась, что Иван совсем забросил работу над ее портретом, который был почти закончен. Почти.

Чемезов был суеверным, он боялся, что, как только он выставит ее портрет в галерею, как только их совместная работа окажется завершенной, Ирина упорхнет и исчезнет навсегда.

«Мы займемся им сразу после выставки», – говорил он девушке. И целовал ее в губы. В ее красные, обветренные и припухшие от бессчетных поцелуев губы.

Ирина готовила завтрак, сидела на столе рядом с мольбертом и болтала ногами. Иногда она подбирала в подъезде бесплатную газету и принималась со смехом читать объявления, теоретизируя насчет авторов и их мотивов. Время от времени она получала телефонные звонки, и тогда она могла исчезнуть на целый день. Однажды ее не было до самого утра, и Иван всю ночь писал ее портрет, растравляя себя мыслями о том, что больше его лесная фея с глазами цвета папоротника (или ведьма, это как посмотреть) не вернется к нему.

Может ли она просто встать, выйти за дверь и исчезнуть? Это было бы слишком жестоко? Люди способны на что угодно.

Иван не отвечал на звонки Натальи, не хотел разговаривать с Сережей ни о чем, кроме вещей, обсуждение которых было невозможно отменить или отсрочить. Даты открытия выставки. Фотосессия в галерее. Завтрак с потенциальными клиентами, которые хотели помимо одной из его картин купить еще немножко его самого, его богемной жизни, притвориться друзьями, поговорить о тенденциях, вместе посмеяться над чем-нибудь и похлопать друг друга по плечам. Иван делал все механически. Курс, который он преподавал, тоже подошел к концу, и ничто не мешало ему гореть в этом пламени самопознания, лжи и страсти. Каждый раз он боялся ее потерять.

Каждый раз Ирина возвращалась, заставляя его сердце стучать чаще, как отзвук поворачивающегося в двери ключа.

– Ты можешь пообещать мне, что скажешь?

– О чем? – удивилась Ирина.

– Предупредишь меня, когда решишь уйти? – попросил он как-то ночью, тихонько целуя ее волосы. Ваня обнимал Ирину, лежавшую к нему спиной. Он пытался запомнить это чувство близости ее покорного тела, впитать ее запах, отпечатать в ладонях каждый изгиб ее бедер.

– С чего ты взял, что я могу уйти вот так? – удивилась Ирина. Больше всего ее поразило, насколько точно его страх отражал ее собственный. Она повернулась к нему и запустила руки в его светлые волосы.

– Нет? – выдохнул Чемезов.

– Обещаю, – улыбнулась она. – Ты что, хочешь, чтобы я ушла?

– Я боюсь испугать тебя, если скажу, чего я хочу на самом деле. – Иван улыбнулся и притянул Ирину к себе. – Что, если я попрошу тебя остаться навсегда?

– Ты просто давно не спал ни с кем. – Ирина покачала головой. – Вот теперь тебе и мерещится всякая ерунда. Зачем я тебе?

– Не знаю, – честно ответил он. – Может, чтобы никогда не выпускать тебя из постели? Рисовать тебя голой? Опозорить тебя на весь мир?

– Я не боюсь позора, Ванька! – Ирина щелкнула его по носу и встала с постели, подошла к окну и долго стояла там, в просвете не до конца задернутых штор, глядя на уютную ночную улицу.

То утро выдалось пасмурным, весь день был дождливым, слезливым, как сентиментальная старушка. В такую погоду особенно хорошо спится, не то что в солнечные дни, когда лучи так и норовят попасть прямо в глаза, будят тебя за два часа до того момента, когда тебе нужно вставать. «Завалинка» была почти закончена. Копировать было легче, нужно было только вспоминать, что именно он чувствовал там, на Алтае, и бросать время от времени взгляд на фотографию в каталоге. Выставка открывалась через считаные дни, Сережа не трогал их с Ириной больше, и Иван чувствовал себя почти счастливым. Почти – потому что невозможно быть счастливым до конца с женщиной, которая пообещала обязательно предупредить, когда уйдет.

Особенно если ты так сильно, так всерьез в эту женщину влюбился. Идиот ты, а не боярин!

Наталья в этот раз догадалась позвонить, не стала вламываться в дом со спящими в обнимку людьми без предупреждения. Видимо, каким-то шестым чувством она предугадала, что на этот раз они могут оказаться без одежды. И хотя бывшая жена приехала без детей, видеть такое она совсем не желала. Зачем портить себе настроение?

– Мне просто нужно с тобой поговорить, – сказала она заспанному Ивану, сидя в машине напротив Ванькиных окон.

– Сейчас? – скривился тот. – Ты что, не можешь поговорить со мной по телефону?

– Нет, Чемезов, не могу. Слушай, мне не нужно много времени. Я принесла тебе сэндвич.

– Мне что-то не хочется, – пробормотал он, нащупывая в кресле свою одежду. Ирина сонно потянулась и посмотрела на него туманным взглядом человека, не до конца покинувшего свои сны. Иван склонился и поцеловал ее.

– Спи, – шепнул он.

– Что? – откликнулась в трубке Наталья.

– Это я не тебе, – бросил он. – Я сейчас открою дверь.

– Понятно, – процедила Наталья и отключилась. Это было просто возмутительно! Недопустимо, неприемлемо, невозможно – и еще сто тысяч слов с приставкой «не», которые можно было бы бросить Ивану в лицо. Сережа не стал рассказывать всего, но, как поняла Наталья из их сухого обмена фактами, Иван решил не педалировать историю с кражей. И еще – что он не хочет, чтобы Наталья лезла в это дело. Вообще, после разговора с Сергеем возникло странное и крайне неприятное чувство, что он прикрывает Ивана, что даже Сережа скрывает от нее что-то. Что за тайны мадридского двора!