Когда муж принял участие в мятеже, жена, которой было тогда всего семнадцать лет, отправилась вместе с ним. Она сопровождала его во время восстания, а затем и в изгнании, спасаясь от преследователей и живя в весьма стесненных условиях. Дважды младенец Тиберий поднимал крик, угрожая выдать родителей. Во время бегства из Спарты волосы и одежда Ливии были опалены огнем. Когда семейство вернулось в Рим, ему не хватало денег, и, подобно другим, им было нелегко получить назад хотя бы четверть конфискованного имущества, возвращение которого предусматривалось соглашением в Мизенах. Они договорились, чтобы Тиберия усыновил богатый сенатор, горевший желанием установить родственные связи с древним патрицианским родом. В политическом отношении это не было удачным ходом. Незадолго перед тем брат этого человека оказался под подозрением в участии в заговоре против Цезаря. Он был арестован и через какое-то время умер при загадочных обстоятельствах.[286]

Аристократическая родословная Ливии была безупречна и по линии кровного родства, и по линии усыновления. Женщина была молода и весьма привлекательна. Ее ум отличался исключительной проницательностью – много лет спустя ее правнук Калигула назвал ее Ulixes stolatus, т. е. Улиссом (Одиссеем) в сто́ле (женское платье у римлян). Ум и одаренность, несомненно, хорошо дополняли ее внешнюю красоту. В январе 38 г. до н. э. она родила мужу второго сына, а потому, очевидно, уже несколько месяцев была беременна, когда возвратилась в Рим. Это не помешало ей обратить на себя внимание Цезаря. Возможно, это произошло на празднике, который он устроил в честь своего двадцать четвертого дня рождения, чтобы торжественно сбрить бороду.[287]

Год добровольно принятого Цезарем обета воздержания уже давно прошел. Скрибония забеременела и в конце 39 г. до н. э. родила дочь, названную, разумеется, Юлией, однако политическая целесообразность брака уменьшилась, и отношения супругов ухудшились.

Муж вовсю ухаживал за другими женщинами. Антоний в тот момент на такие вещи смотрел снисходительно. Позднее друзья Цезаря оправдывали его распутство, утверждая, будто зачастую он обольщал жен сенаторов для того, чтобы знать, что думают и делают их мужья. Антоний через какое-то время распространил слух о том, что как Цезарь «увел с пира жену одного консуляра на глазах у мужа к себе в спальню, а потом привел обратно, растрепанную и красную до ушей». Несмотря на свою беременность, Ливия Друзилла вскоре стала его очередной любовницей, однако это было нечто большее, нежели мимолетное увлечение или акция политического шпионажа.[288]

Цезарь полюбил Ливию за ее красоту и ум, и она, вероятно, с жаром откликнулась на его чувства. Вряд ли ее особенно впечатлила прежняя карьера мужа или перспективы таковой на будущее. Власть, как известно, возбуждает любовную страсть, и поразительное возвышение юного Цезаря придавало ему огромную энергию, укрепляя его непомерную уверенность в себе. Ее аристократическое происхождение и связи имели большую политическую ценность, однако это преимущество могло сказаться лишь в отдаленной перспективе и не давало немедленных выгод, которые могли бы оправдать скандальный эпизод, последовавший за этим. Понять случившееся можно лишь в том случае, если учитывать, что Цезарь использовал любые методы для достижения поставленной цели и что любовники решили добиться желаемого не откладывая. Цезарю было только двадцать четыре года, а Ливии еще не исполнилось двадцати. Возможно, она даже не хотела ждать, опасаясь, что ее ветреный поклонник обратит внимание на кого-либо еще.[289]

Цезарь развелся со Скрибонией, как только она родила Юлию. Обычно римскому мужу достаточно было произнести фразу «Забирай свои вещи с собой» (tuas res tibi habeto), чтобы расстаться с женой. В данном случае Цезарь добавил в качестве причины, что не может больше терпеть ее «дурного нрава», хотя невозможно сказать, было это правдой или проявлением беспричинной злобы. Клавдий Нерон вынужденно пошел на развод с Ливией, и в начале октября 39 г. до н. э. Цезарь и Ливия обручились. У коллегии понтификов, в которой он состоял, запросили решение, в котором, по-видимому, содержалось официальное подтверждение беременности Ливии и того, что отцом будущего ребенка является Клавдий Нерон. Это не помешало распространению слухов о том, что его отец – Цезарь, и ходила шутка о том, что супругам повезло – ребенок родился на третьем месяце. Однако в таком случае ребенок был им зачат, когда Клавдий Нерон и Ливия находились в Греции, что невозможно. Ливия переехала в дом Цезаря как его нареченная, и 14 января 38 г. до н. э. она разрешилась мальчиком, Друзом Клавдием Нероном. Его отослали к отцу, чтобы тот признал его.[290]

17 января Цезарь и Ливия сыграли свадьбу – всего через три дня после того как она родила. Отец невесты уже был мертв, близких родственников-мужчин у нее осталось мало, и потому во время брачной церемонии ее сопровождал бывший муж. Это было грандиозное торжество, и на состоявшемся в ходе его пиршестве шестеро мужчин и шесть женщин из числа присутствующих были одеты как греческие боги и богини – явные олимпийские мотивы. Цезарь выступал в роли Аполлона. От яств и напитков ломились столы – молодые супруги демонстрировали свои богатства и власть. В то время среди аристократических дам было модно, когда за ними ухаживали deliciae, мальчики-рабы в нескромных нарядах – возможно, выступавшие в данном случае в роли купидонов, – которые шептали едкие шуточки в адрес присутствующих. Юмор был язвительным, непристойным, зачастую жестоким, услаждая искушенную публику. На сей раз один из мальчиков, указывая на Клавдия Нерона, возлежавшего в другом конце стола, спросил Ливию: «Почему ты здесь, женщина, когда твой муж – там?»

В последующие годы недоброжелатели говорили, что Цезарь похитил чужую жену, подразумевая, что так поступают тираны. Они преувеличивали, если говорить о злоупотреблении в политическом отношении, поскольку Клавдий Нерон уступил, хотя, очевидно, особого выбора у него не было. Трудно поверить, что Ливия без энтузиазма согласилась на столь скорый брак – возможно, даже сама предложила его. В те поры, когда в Риме не хватало продовольствия, кричащее великолепие того, что назвали праздником двенадцати богов, вызвало всеобщее недовольство. Люди говорили, что Цезарь действительно Аполлон, но Аполлон Мучитель – одна из малоприятных ипостасей этого бога. Ходил стишок, в котором говорилось, что

И между тем, как в обличье обманщика-Феба безбожный Цезарь являл на пиру прелюбодейства богов, Все от земли отвратили свой лик небесные силы И, позолоченный трон бросив, Юпитер бежал.[291]

Император

Продовольствия в Риме не хватало потому, что возобновились трения с Секстом Помпеем. Случались пиратские набеги, и, как объявил Цезарь, их захваченные в плен участники под пыткой признались, что посланы Секстом. Соответствовало это истине или нет – вполне возможно, что Секст просто был не в состоянии контролировать всех своих людей и удерживать их от подобных действий, – Цезарь счел, что вполне готов начать морскую войну и выиграть ее. Один из доверенных адмиралов Помпея вольноотпущенник по имени Мена, перешел на сторону Цезаря; он привел с собой несколько кораблей и передал под его контроль Корсику и Сардинию. В гражданских войнах тех лет придавали большую значимость численному перевесу, чтобы двинуть в бой как можно больше легионов, нежели усилиям оппозиции. Сказывалась традиционная для римлян уверенность в том, что при решении проблем численный перевес и большие ресурсы способны принести успех. Лишь немногие римские полководцы, в том числе и Юлий Цезарь, полностью усвоили отношение к войне на море как к чему-то принципиально отличному от войны на суше, и его наследник в этом отношении не был исключением. Если говорить о планах вторжения на Сицилию в 38 г. до н. э., то все свидетельствовало о самоуспокоенности и отсутствии внимания к непредсказуемости и мощи моря.[292]