Впереди туннель перешел в очередное огромное помещение. Посреди него что-то блеснуло. Кейт попятилась, но это был просто-напросто металлический скат вагона.

Неожиданно у Кейт за спиной раздался скрежет. Она вздрогнула. Скрип перекрыл слабеющую скрипичную мелодию.

Август нарушил молчание.

– Кейт, – произнес он за миг до того, как лопнула третья струна.

– Что?

– Беги!

И они побежали.

Они мчались как безумные, а последние отголоски музыки и света стелились за ними, как вымпелы, и истаивали во тьме. Музыка удерживала корсаи на расстоянии, но терпеливые твари давно были начеку. Когда песня Августа перестала преграждать им путь, монстры тотчас бросились в погоню, хлынули вперед сплошной омерзительной массой когтей и клыков.

Август не оглядывался, а Кейт лихорадочно водила из стороны в сторону фонариком, чтобы удержать монстров в отдалении. Чудовища приближались, однако Август и Кейт успели влететь в вагон за считаные секунды до того, как первые твари настигли их.

Август взбежал по ступенькам, а Кейт споткнулась, вскрикнула и упала, прежде чем он сумел ее подхватить. Корсаи врезались в вагон единой злобной волной, и Август обхватил Кейт, прикрывая ее своим телом. Корсаи шипели, шумно втягивали ноздрями воздух и скрежетали когтями по обшивке.

Но к Августу не прикасались – а потому не могли дотянуться до Кейт.

– Дверь! – выкрикнул Август, когда один корсаи расхрабрился и решил вырвать скрипку у него из рук. – Скорее!

Кейт была бледна, ее трясло, но она извернулась, вцепилась в створку и потянула ее на себя.

Металл застонал и неохотно скользнул в сторону. Кейт и Август ввалились в вагон и попытались захлопнуть дверь за собой. Жилистые пальцы корсаи просунулись в щель, но когда Август прищемил их, тварь взвыла – и дверь наконец захлопнулась.

Кейт с Августом замерли в полутемном вагоне, тяжело дыша. Тени клубились снаружи, шипели и кидались на плексиглас, но железо не пропускало их внутрь, и вскоре монстры отступили в туннель.

Однако вонь корсаи осталась – смесь праха, затхлости и тления.

Кейт плюхнулась на сиденье.

– Мой план провалился, – проговорила она. – Ты прав.

– Я тебя предупреждал, – отозвался Август, опускаясь на колени.

Он изучил скрипку и скривился при виде царапины на деке. Открыв футляр, Август извлек оттуда пакетик с новенькими струнами и принялся трудиться в свете ультрафиолетового фонарика Кейт.

– Почему скрипка? – спросила Кейт дрожащим голосом.

Август не поднял голову.

– Сунаи используют музыку, чтобы вызвать душу на поверхность, – сказал он, снимая оборванные струны.

– Верно. Но почему именно скрипка? Разве ты не можешь воспользоваться другим инструментом? – Она побарабанила пальцами по сиденью. – А ритм, к примеру, считается музыкой?

– Нет. Подними фонарик чуть повыше.

Август закрепил первую струну и продел ее через колок.

– У каждого из нас есть песня, – объяснил он. – Часть музыки, принадлежащая только тебе, нечто такое, с чем мы появляемся на свет, – как отпечатки пальцев. – Он подтянул струну. – Лео может сыграть свою песню почти на чем угодно – гитара, пианино, флейта. А Ильза не пользуется ничем, кроме собственного голоса. А моя мелодия получается правильной только вместе со скрипкой. – Он подергал натянутую струну. – Моя сестра думает, что это связано с красотой. Что песня зависит от того, какой прекрасный звук мы услышали впервые. У меня была именно скрипка.

– А Лео?

Август задумался. По логике Ильзы, Лео должен был находить красоту везде. Но его брат видел мир разбитым. Требующим починки.

– Понятия не имею…

На некоторое время он умолк, тщательно заменяя остальные струны.

– А ты… почему ты так со мной поступил? – спросила Кейт.

– Что? – рассеянно переспросил Август.

Даже в сумрачном вагоне было видно, что Кейт побелела как полотно.

– Когда ты взял меня за руку, то велел не беспокоиться. И сказал, что не сделаешь мне ничего плохого, но… ты ведь мог, правда?…

Август снова переключился на скрипку. Незачем болтать попусту.

– Я видела записи, – тихо продолжала Кейт. – Кровавые жатвы Лео. Он прикасался к людям и забирал их души. Но когда ты дотронулся до меня, ничего не случилось. Почему?

Август натянул последнюю струну.

– Мы можем забрать душу лишь у закоренелых грешников.

– Я причиняла вред другим людям! – возмутилась Кейт, как будто ее попытались лишить знака отличия.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Твоя тень не живет собственной жизнью, а твоя душа не излучает красноватое свечение.

Кейт погрузилась в размышления.

– А что обозначают твои отметины? – вдруг спросила она.

Август подергал каждую струну по очереди, проверяя звучание.

– Дни.

Он спрятал скрипку в футляр. Кейт выключила фонарик. Теперь вагон озарял только свет ламп на стенах туннеля.

– Не хочу, чтобы они исчезли, – почему-то прошептала она.

Август не стал спорить. Он уселся на полу напротив Кейт, прислонившись спиной к сиденью, и потер полоски на запястье. Даже нырнув в глубины песни, он почувствовал появление нового дня, свежей отметки, горячей линии, прочертившей его кожу.

– Сколько их? – произнесла Кейт.

– Четыреста двадцать две.

– С какого момента?

Август сглотнул.

– С того, как я сорвался.

– В каком смысле сорвался?

– Это случается, если сунаи перестает питаться. Сунаи затемняется. Теряет способность отличать добро от зла, монстра от человека. Он убивает – причем всех, с кем столкнется на своем пути. И тогда речь не идет о необходимом питании. – У Августа перехватило дыхание. Его передернуло. Он не сказал, что сорвавшийся сунаи теряет часть своей души – если у них, конечно, есть душа, – в общем, частицу того, что позволяет ему чувствовать себя человеком.

Когда сунаи летит во тьму, что-то в нем исчезает безвозвратно.

– А каково оно… это состояние затемнения? – не унималась Кейт.

– Не знаю, – признался Август. – Я себя со стороны не вижу.

– Но однажды ты сказал, что лучше умрешь, чем допустишь такое снова.

– Да, – твердо ответил Август.

Глаза Кейт блеснули.

– Август, сколько раз ты срывался?