Я преодолел коридор, ни с кем не прощаясь. Считалось, что из тюрьмы надо уходить по-английски, а затягивать прощания было плохой приметой. Не знаю, с какой стати я стал таким суеверным, но на всякий случай, я решил придерживаться традиций.

Хуссейни вывел меня в узкий дворик у главного входа. Ради меня никто не стал распахивать главные ворота, через которые въезжали автобусы с заключенными.

Переговариваясь с Хуссейни, не глядя на меня, охранник просто толкнул ногой узкую боковую дверцу.

Я же остался стоять. Вот так? Я должен уйти вот так? Больше похоже на розыгрыш.

Хуссейни переглянулся с охранником и рассмеялся.

— Передумал, Бекхэм?

Они снова стали разговаривать вполголоса, не обращая никакого внимания на меня. Похоже, не я один тут чтил приметы.

Пригнув голову, перешагнул через высокий металлический порог. Всего шаг, а тюрьма уже позади. Дверца с лязгающим шумом железного замка тут же закрылась за моей спиной.

Все было действительно вот так просто.

Вокруг простиралась пустыня, насколько хватало взгляда. Хотел бы я сказать, что свобода пахла иначе — но нет. Может быть, потому что ветер продолжать дуть со стороны тюрьмы.

На дороге, прислонившись к капоту, заведенного черного «Лексуса», стоял дядя Филипп.

Один.

Что ж… Ладно.

Глубоко вздохнув, я подошел ближе. Молча пожал протянутую руку, обошел машину и сел на переднее сидение, все-таки оглянувшись назад. Мне не показалось, других пассажиров в машине не было.

Дядя пристегнул ремень безопасности и спросил, когда я пристегнул свой, поморщившись от давления на ребра:

— Сильно болит?

— Терпимо.

Машина тронулась.

Я прочистил горло и сказал:

— Наверное, я должен поблагодарить тебя.

— Наверное, — согласился дядя, глядя на дорогу.

Черт. Это почти как разговаривать с самим собой.

Я опять кашлянул.

— Ну тогда… Спасибо за все, что ты сделал. И прости за то, что тебе вообще пришлось это делать.

— Невероятно. Я все-таки дожил до то этого дня, — улыбнулся он. — А всего-то и надо было, чтобы тебе ребра основательно пересчитали.

Я пожал плечами и спросил как можно безразличней:

— А как дела вообще?

— Что именно тебя интересует?

— Погода, — огрызнулся я. — Давай не будем делать вид, что ты не понимаешь, о чем я.

— Предпочитаю говорить прямо, ты же знаешь. Ты и сам не любил экивоки. Что же изменилось?

Все изменилось.

Разве мог я представить, что полгода буду думать об одной и той же женщине, постоянно прокручивая в памяти ее голос, тело и даже запахи?

За это время я вознес ее на такой недостижимый пьедестал, что падать теперь было больно. Мне хотелось, до боли в груди хотелось, чтобы она ждала меня все это время, хранила чертову верность, которую я не просил ее хранить, но все же.

Я хотел, чтобы она первая выбежала мне навстречу.

Но Элен здесь не было.

А услышать сейчас от дяди, что вообще-то строптивая русская недотрога давно укатила в свой Петербург или вышла, не дай бог, замуж и вообще-то спокойно живет дальше… С таким же успехом он мог просто протянуть мне пистолет с единственной пулей, чтобы я размазал свои мозги по этому белому кожаному салону.

Я сам допустил ошибку, когда в минуту слабости позволил себе мечтать о ней. Был уверен, что она — та самая. А сейчас просто злился на себя за это, но под руку попался только дядя.

— Прости.

Дядя даже оторвался от дороги и с удивлением воззрился на меня.

— Извиняешься во второй раз за полчаса? Надо же! Даже за пятнадцать пройденных лет я не слышал от тебя двух извинений подряд, как сейчас. Не думал, что скажу это, но тюрьма определенно пошла тебе на пользу.

Я стиснул кулаки, но промолчал.

Прямая, как стрела, дорога вела нас к городу.

— Я снял тебе квартиру, — сказал Фил. — По правилам тунисского законодательства, после условно-досрочного освобождения у тебя обязательно должно быть свое жилье, иначе тебя отправят обратно за решетку. У граждан Туниса, как ты понимаешь, с этим проблем нет, другое дело — ты. Решил, что ты не захочешь жить в отеле после всего.

— Наверное, да. Спасибо.

— Пожалуйста. Второй пункт на повестке дня — работа. Есть идеи?

— Я могу работать, несмотря на судимость?

— По закону ты обязан, — уклончиво ответил дядя. — А вот найти тех, кто возьмет тебя на работу, будет уже сложнее.

— Ясно.

— Ты немногословен.

— Я, знаешь ли, не в отпуске провел последние полгода. Что-то еще?

— Ты же понимаешь, что в небо тебе теперь путь заказан?

Вопрос повис без ответа.

Это я знал. С самого начала, когда только попросил Американца привезти мне пару пушек и гранату. Но я надеялся, что смогу найти смысл жизни на земле.

— Где она? — не выдержал я.

— Кто?

— Ой, ну хватит уже! — взорвался я. — Где Элен? Женщина, о которой я просил тебя позаботиться! Где она?

— Ах, ты про Элен, — кивнул дядя.

И все.

— Ты издеваешься? — сузил я глаза.

— Возможно, — ответил он и рассмеялся. — Боже, Джек. Не могу поверить, что ты так на это ведешься.

— Вообще-то я все жду ответ, Фил.

— Ну раз ждешь… Сегодня Элен отправила первых двух девочек по иммиграционной программе в Канаду. У нее были очень важные дела, поэтому она никак не могла поехать со мной.

В горле пересохло.

— Так она… здесь?

Дядя кивнул.

— Она уезжала после той выходки в карцере, когда обматерила на русском начальника полиции и всю его родню вплоть до седьмого колена, но сейчас она здесь, да.

Я не сдержал улыбки.

— Я был уверен, что мне привиделось.

— Это неудивительно, учитывая, в каком ты был тогда состоянии.

— Так значит, она все-таки занимается фондом? У нее все получилось?

— Получилось, — улыбнулся дядя Фил. — Ты в ней не ошибся.

Сердце ухнуло в пропасть.

Насколько не ошибся? Она ждет меня? Она останется со мной, когда я приеду? Она вообще ждала меня все это время? Умирала от желания встретиться со мной также сильно, как я?

Или всего лишь горячо поблагодарит меня за то, что я сделал, ведь у нее еще не было возможности это сделать, а потом уйдет в свой собственный дом, к другому мужчине?