– Мы закончили, мистер Данвуд. – Галли оказался рядом.

Мартин вовремя обернулся, чтобы увидеть, как Элис удалялась по переполненной палубе, а затем исчезла в глубинах «Стола Мясника». На прощание она не удостоила его даже взглядом. Мартин схватил Толстяка за плечо и встряхнул.

– Если вы угрожали ей, я убью вас!

– Уберите руку. Ничего подобного я не делал. Лишь попросил место за столом.

Мартину потребовалось несколько мгновений, чтобы понять услышанное.

– Место за… Вы имеете в виду сегодняшний ужин? Это полнейший абсурд.

– Нет, не сегодняшний. А тот, что будет позже.

Мир завертелся. Галли говорил о Пире. Даже в обычных обстоятельствах приглашение на это событие получали лишь избранные, а за пределами сатанистских кругов и вовсе мало кто знал о существовании подобного мероприятия. Сама мысль о том, что какой-то нечестивец из сточной канавы может заслужить приглашение бахвальством, оскорбляла сущность Мартина.

– У вас даже нет подходящей одежды, – вот и все, что он смог выдавить в ответ.

– Не думаю, что это проблема. – Галли похлопал своего нанимателя по руке. – А теперь давайте спустимся вниз и займемся приготовлениями, мистер Данвуд. Вы исполнили мою просьбу, и теперь тому, кто рискнет перейти вам дорогу, поможет только Бог.

На секунду он задумался, а затем подмигнул и добавил:

– Бог, ну, или кто там у вас.

* * *

В пятидесяти лигах к юго-востоку то, что стало с Бонни Мунго, бродило по палубам «Возмездия» и прикидывало, как быстро удастся настигнуть «Стол Мясника». От прежнего капитана остался трепещущий обрывок мысли. В теле, когда-то принадлежащем человеку, было переломано и растянуто все, чтобы вместить Ангела-падальщика. Кости на лице раскрылись и раздвинулись, чтобы Падальщик не испытывал никакого стеснения. Плоть распухла и почернела; время от времени капли запекшейся крови вырывались наружу и маслянистыми струйками стекали по лицу. Когда капитан отдавал приказы команде, его шотландский говор, проталкиваясь через искаженные связки, создавал звук, которого матросы боялись и которому не смели противиться.

Как только команда покорилась захватчикам, три других Падальщика оставили своих носителей и залезли на мачты, чтобы развеваться на фоне неба черными силуэтами; время от времени они спускались, чтобы полакомиться одним из распростертых тел с банкетного стола, в который превратилась палуба. От команды оставили самое необходимое – остальные пошли на корм.

Бонни Мунго сохранил ту часть себя, что помнила Шотландию и то, как он стоял на вершине прибрежного утеса и наблюдал за кораблями, покидающими остров из холодного камня ради приключений под чужеземным солнцем. Он вспомнил, как все детство подворовывал в магазинах, устраивал засады проезжающим экипажам и помогал пижонам избавиться от кошельков с монетами, отягощавших ремни. Как провел в тюрьмах годы, избегал петли палача, чтобы наконец пробраться на борт корабля и найти на нем единомышленников, таких же кровожадных юнцов, что и он сам. Он прорубал, выбивал и покупал себе признание, капитанство, уважение и страх команды, а также дом в тысяче километрах от покрытых туманом скал Шотландии – в той части света, где дьявольский глаз солнца ковал горячий песок и шум испанских портов. Бонни Мунго сохранил ту часть себя, что помнила все это, а также ту, что снабжала ангельского таракана, рвущего тело как куртку не по размеру, необходимыми знаниями: о том, сколько людей потребуется для управления кораблем и в какую сторону следовать за добычей. После того как все закончится, вместе с оставшейся командой Бонни Мунго превратится в баланду.

Запах лотоса увлекал корабль за собой по волнам. Они подбирались все ближе, но лоскуток сознания, которым был Бонни Мунго, знал, что этого недостаточно. А раз знал он, знал и Падальщик.

Произнесенное Падальщиком слово раскололо челюсть носителя, и он воспринял боль как любопытство. Услышав слово, другой Падальщик взлетел со своего насеста, вскинул против солнца массу черных перьев и стремительно рухнул в воду, падая на глубину подобно трупу, обвешанному камнями. Черный клубок перьев спешно погружался, пока не оказался вне досягаемости света, сгинув в черной холодной бездне. Но давление толщи воды не остановило погружение. Падальщик выхватил глазами из темноты движущиеся горы плоти.

Выбрав хозяина, он разорвал тушу и втиснулся внутрь, наполняя чудовище своим святым духом. Кожа пошла трещинами, а затем, волоча за собой стройный ряд щупалец и сверкая красными глазами-блюдцами от голода, чудовище устремилось вперед с новообретенным намерением.

* * *

– Так что за погоня? – спросил Абель Кобб, следуя за капитаном Туссеном по тесным коридорам.

Они подошли к лестнице, ведущей в трюм. Не останавливаясь, Туссен заговорил через плечо.

– Судя по всему, нас преследует Ангел-падальщик. Может, и не один.

Кобб никак не отреагировал на эти слова.

– Полагаю, этого следовало ждать. Выслеживают лотос, разумеется.

– Разумеется.

В трюме, освещенном фонарями, кипела бурная деятельность: матросы наполняли кладовые мясом, специями и овощами, предназначенными для Пира и короткого обратного пути в колонию, после которого все распрощаются друг с другом. Дальше, ближе к корме, располагались каюты, выстроенные плотниками для Абеля и его свиты. Душистый запах обработанного дерева наполнял ноздри. Абель заглянул в свои покои и презрительно фыркнул.

– Едва ли пригодные для пребывания.

– Вы всегда можете остаться на палубе. Решайте сами.

Кобб повернулся к нему:

– Хочу увидеть беглеца.

Туссен указал рукой вглубь коридора – туда, где не висело ни одного фонаря и царила пучина тьмы.

Кобб колебался.

– Не время нервничать, – произнес Туссен и улыбнулся.

Они молча двинулись вперед. Через шесть метров коридор заканчивался запертой дверью. У двери звуки затихли – казалось, погрузочная суматоха осталась далеко позади, а от близкого холода воды стыла кровь. Капитан указал на дверь.

– Он внутри, мистер Кобб. Желаете зайти?

Кобб кивнул и принял протянутый дверной ключ. Туссен не мог избавиться от ощущения, что принимает приказы на борту собственного корабля. Абель Кобб принадлежал к типу людей, которые облачают жизнь во власть подобно тому, как люди облачаются в одежду.

Дверь распахнулась, сжавшаяся в комок на полу фигура подняла лицо к мутному свету, и они узнали в ней Томаса Тикетта. Он моргнул и прикрыл глаза рукой.

– Что? Кто это?

Тело Кобба раздулось от глубокого вздоха.

– Наконец-то я тебя отыскал.

Тикетт замер, распознав голос, затем отполз в самый темный угол камеры.

– Нет.

Абель Кобб опустился на колени и заговорил мягким добрым голосом: