На подъездной дорожке к дому 60 по Хейнештрассе, припаркованные столь аккуратно, что это понравилось бы и самому Приклопилю, стоят автомобили, ставшие символами двух величайших событий в его жизни: та же самая модель белого фургона «мерседес», на котором он похитил Наташу (несколько лет назад он продал оригинал и купил новый) и гоночный красный BMW, за рулем которого он был перед совершением самоубийства.

Криста Стефан, пожилая леди, которая видела его в саду вместе с Наташей, буквально проклинает себя за кое-что давно уж позабывшееся, но теперь вспомнившееся, кое-что несделанное, что могло бы сократить срок Наташиного заключения. «Помню, как мой старый отец, — рассказывала она, вспоминая события 1998 года, — смотрел тогда на белый фургон и дивился фольге, которой Приклопиль завесил окна. „Не позвонить ли мне в полицию, — сказал он. — Смотри, что он сделал с машиной. Какой-то он странный“. Но я ответила: „Не глупи…“ — и вот теперь я хожу на могилу отца и твержу: „Папа, ты был прав“. Но кто мог бы подумать, что некто может сохранять подобное в тайне так долго?»

Точно так же, как дом, где выросла Наташа, стал магнитом для туристов, так и Штрасхоф превратился в обязательный пункт посещения — однако вряд ли какой город пожелал бы себе подобной достопримечательности. Мэр Герберт Фартхофер заявляет: «Я слышал, что к нам приезжают. Заходят в рестораны и ненароком спрашивают официантов, не подскажут ли они, где находится дом Приклопиля. Турфирмы говорят о появившемся другом роде путешественников. Пока они не приезжают сюда целыми автобусами, но как знать? Что до жителей нашего города, то мы лишь радуемся тому, что все обошлось. Все говорят: слава богу, что девочка жива. Если бы дело закончилось по-иному, тогда, быть может, и реагировали бы по-другому».

Мэру приходится разбираться и с вопросом, надо ли изменять герб города вследствие смерти его самого печально знаменитого жителя. На нем изображено железнодорожное колесо, символизирующее промышленное прошлое города. Из-за способа, которым Приклопиль покончил с собой, до сих пор продолжается спор, не пришло ли время убрать это колесо совсем.

Несомненно, что разоблачения по делу еще будут следовать и общественный интерес к истории Наташи какое-то время будет сохраняться. Одна лишь Наташа может ответить на все вопросы, но чем это для нее обернется?

«Ей нужно снова побыть ребенком, — утверждает ее отец. — Вся эта ответственность — слишком большой груз для нее. Она мне говорила: „Я не хочу того, что на меня свалилось. Я всего лишь хочу быть молоденькой девушкой“».

Это не вяжется с образом Наташи-контролера, сложившимся в связи с ее отношением к своим адвокатам и медиа-консультантам. И сколько бы Наташа ни говорила, что хочет жить как обыкновенная девушка, ее нынешний мир весьма далек от нормального — он омрачен ужасающим опытом и контролируется прессой. Неудивительно, что она пришла к той точке зрения, что раз она вынуждена жить с подобной реальностью, то может и воспользоваться ею.

«Сейчас она присматривается к мировым контрактам, — подтверждает ее отец. — Она потеряла восемь лет своей жизни и хочет, чтобы и они принесли какую-то пользу. Она также собирается, пользуясь своей славой, помочь другим людям». Он продолжил:

Ей не доставляет радости развитие некоторых обстоятельств. Все произошло слишком быстро. Она только сбежала и сразу дала это интервью. Люди воспользовались ее беспомощностью и втянули в это. Я думаю, что они хотели лишь заработать да прославиться.

Ею просто манипулировали. Я совершенно убежден, что она смирилась с ними, а затем разобралась, кто они такие, и послала их к черту. Сейчас мы регулярно встречаемся всей семьей и все обсуждаем вместе.

Мы старались вместе построить планы Наташи на будущее. В конечном счете Наташа сама примет окончательное решение. Она все-таки надеется, что в свое время заживет нормальной жизнью. Она проживает в своей квартире одна, хотя помощь всегда рядом. Она говорит, что хочет выйти замуж и завести детей, однако трудно понять, как это может произойти. Даже если она и встретит подходящего человека, как он совладает с возникшим к нему интересом? Люди будут задаваться вопросом, да и она сама наверняка тоже, действительно ли он тот, кто ей нужен, или же просто хочет что-то получить от нее?

Он умолкает, и его взгляд обращается в пустоту — он говорит, что пытается отогнать картины того, что Приклопиль мог делать с его маленькой девочкой.

На протяжении восьми лет я готовил себя к новости: обнаружили либо ее, либо ее тело. Я мысленно представлял себе это. И поэтому, когда пришла весть, что она нашлась, я лишь переключился на автопилота. Я был совершенно спокоен. Я только и сделал, что сел в свою машину и поехал в полицейский участок. Недавно, когда мы сидели в нашем саду, который она так любила в детстве, она сказала мне: «Когда мне будет шестьдесят, а тебе девяносто и ты будешь ходить с тросточкой, я и тогда буду твоей маленькой девочкой».

Но истина состоит в том, что никто не может вернуть мне мою маленькую девочку. Я скучаю без нее и горжусь той женщиной, какой Наташа стала, но я никогда не получу свою маленькую девочку назад.

Тем временем, несмотря на восстановление отношений с семьей и попытки обрести хоть какую-то нормальную жизнь, она остается под надзором психиатров, хотя и амбулаторно. Квартира, которую ей временно предоставили венские городские власти, располагается рядом с больницей, где она лечилась. Доктор Халлер надеется, что ее отношения с родителями нормализуются: «Это очень важно, ведь, грубо говоря, ее снова похитили. Наташе очень трудно реагировать на поворот на сто восемьдесят градусов от полнейшей изоляции к тысячепроцентному вниманию».

В полиции одно время обсуждалась идея, чтобы в той или иной степени применить к Наташе программу по защите свидетелей, как это делается с дающими показания против мафии, однако они отказались от этого, когда юристы заявили, что в данном случае программа неуместна, поскольку Наташа не преступница. Но она может когда-либо в будущем изменить имя, что обойдется ей всего лишь в сумму, эквивалентную девяти фунтам стерлингов.

Профессор Бергер осознает, что полицейское расследование, в смысле вовлечения в него Наташи, отнюдь не бессрочно. «Ясно, что полицейские допросы подходят к концу. Госпожа Кампуш — жертва, а не преступница. А полиция не привыкла работать с жертвами».

Он и профессор Фридрих предупреждают, что на Наташе могут сказаться какие-либо замедленные эффекты вроде синдрома посттравматического стресса у солдат спустя долгое время после боевых действий. Они предупреждают Наташу, что у нее могут появиться головные боли, тошнота, рвота, бессонница и приступы паники. Команда по уходу и лечению наблюдает в реакции Наташи Кампуш пока лишь «верхушку драматического айсберга».

Наташа все так же притягивает тех, кто превозносит ее мужество и несгибаемый дух. Поклонники со всего мира засыпают ее посланиями, письмами, цветами и плюшевыми игрушками. На пике своей славы, в дни непосредственно после побега, она получала по сотне посылок, писем и букетов каждые сутки. Чтобы справиться с таким потоком, персоналу больницы помимо своих обычных обязанностей приходилось заниматься и доставкой почты, которая продолжает поступать и поныне, хотя и в меньших объемах. Многие игрушки перенаправили в сиротские приюты и детские больничные палаты. Были и неизбежные предложения руки и сердца, но она не воспринимает их всерьез.