Герман и Сергей, дурачась, топили друг друга, пока не оказались один против одного. Держа за плечи соперника, каждый пытался окунуть его с головой. Это длилось несколько секунд — никто не мог одержать верх. Я заметила, как потемнел и замутился взгляд Германа, устремлённый на Сергея, и тень возбуждения скользнула по лицу. Он спохватился, отпустил его, ушёл под воду и вынырнул у борта. Сергей сделал то же и показался у противоположного края бассейна. Они смотрели друг на друга и тяжело дышали, то ли переводя дух после борьбы, то ли гася возбуждение. А мне показалось, что вода в бассейне вот-вот вскипит или загорится в эмоциональном поле эти двоих…

Андрей, сделав очередной удар кием, перехватил мой взгляд, а я поспешила утопить его в стакане с остатками сока, и принялась гонять по дну осевшую мякоть терпкого, кисловато-горького фрукта, так любимого мной.

Знают ли родители Сергея о его жизни? — вдруг подумала я. Могут ли они порадоваться за сына, нашедшего свою судьбу, свою любовь, как радуются всякие родители за своих детей, создающих согласную, ладную семью, как радуются родители Германа, видя его счастливым?…

20.12.2005. Вторник.

Сегодня получили паспорта с визами.

Чемоданы собраны, настроение приподнятое у всех: парень сияет, Андрей светится.

Любимый сказал, что они обязательно прилетят к Новому году — поэтому, я тоже свечусь. Мне теперь безразлично, что я не дождусь ответа на моё чувство — главное, я люблю. И могу видеть, слышать… и мечтать мне никто запретить не в силах.

Настроение на подъёме: перемена мест, впервые заграницу… если не считать поездки в Польшу лет пятнадцать тому назад. Егор распланировал едва ли не каждый день нашего пребывания на даче, чтобы показать мне всё, что он сам видел, и я, конечно, в предвкушении.

До радостного события — отлёта — осталось три дня.

А вот ещё один отрадный лично для меня факт: вчера на педсовете восстановили Павла Леонидовича в правах. Правда, без лукавства не обошлось всё-таки: директриса прикрыла его отсутствие в школе какой-то фиктивной командировкой, для чего употребила свои связи на самых высоких уровнях. Этим же ходом и потерянную за два месяца зарплату компенсирует.

Кто подкинул журнальную вырезку, так и не удалось выяснить, но родители учеников, лишившихся замечательного преподавателя — особенно старшеклассников — разволновались и стали осаждать школьное руководство, требуя объяснений. У директрисы хватило ума не открывать всей правды родителям и задуматься о правильности — если уж не говорить о правомерности — своего поступка. Она призвала к себе мудреца-советника, Евгения Моисеевича, и, нервно бегая из угла в угол по своему просторному кабинету, пытала его, как же ей быть. От него я и узнала сегодня подробности хеппи-энда этой затянувшейся истории с историей.

Евгений Моисеевич принялся взывать к здравому смыслу и амбициям директрисы: новый век на дворе, человечество прозревает, предрассудки рушатся песочными куличами под лучами просвещённости и ветрами духовности, ещё совсем немного и люди поймут, что нет у бога — в природе, если вам так более угодно! — нет в природе ничего неверного, ничего ошибочного, все ошибки в наших головах, так давайте же проявим мудрость — признаем свой промах и оставим право за человеком быть тем, кто он есть от рождения, — давайте проявим милосердие по отношению к тому, кто оказался в меньшинстве, — не будем делать из него изгоя, а тем более, преступника, — продемонстрируйте, дорогая и уважаемая Надежда Владиленовна, заботу о своей пастве, об учениках, которые лишаются замечательного — вы же не станете с этим спорить! — учителя, явите прозорливость и не дайте другим — вашим конкурентам, между прочим, хоть и коллегам тоже — завладеть редким — не побоюсь этого слова! — сокровищем в лице педагога с большой буквы, эрудита и неустанного труженика на ниве просвещения, верните Павла Леонидовича в школу, и вам зачтётся и на небесах, и в душах наших общих воспитанников!

Сработало. Директриса принялась обмозговывать стратегию отступления. Когда план был отточен и выверен, его предложили Павлу Леонидовичу. Вопреки опасениям руководства, он принял компромиссный вариант с командировкой, проявив со своей стороны ответные милосердие и мудрость.

Завтра обязательно поздравлю его с возвращением и выскажу своё восхищение его стойкостью. Не потому что с детства сочувствую отлучённым и гонимым… а может, и поэтому тоже…

Как бы то ни было, я страшно рада и за учеников, и за учителя!

* * *

Сейчас, прощаясь с Егором на ночь, заметила грусть в глазах.

— Что за облачко на нашем небосклоне? — спросила я.

— Как вы думаете, мы могли бы взять с собой Алису?

— Ты имеешь в виду — в Австрию?

— Да.

— Боюсь, что визу за три дня не получить, — сказала я и подумала, что жаль, не сообразила раньше вспомнить о такой возможности! — И дело не только в визе, нужно ещё много всяких документов, поскольку она выезжает за границу не с родителями.

Егор вздохнул, а я попыталась его утешить:

— Давай в следующий раз подумаем об этом заранее.

Парень согласно кивнул, но радости не прибавилось. Конечно, следующий раз это нечто вроде миража: доберёшься ли до него, не растает ли?… В таком возрасте всё нужно здесь и сейчас, химеры — это не для юных.

А мне, похоже, только химерами и остаётся утешаться. Что-что, а мечтать-то я умею…

Кстати, на волне моих чувств хорошо пишется новая повесть о любви двух реальных, знакомых мне людей. Сублимация?… Да нет, я бы назвала это — «быть на нужной частоте».

25.12.2005. Воскресенье.

Вчера нас встретил в аэропорту Эрих.

Он привёз нас на микроавтобусе в натопленный дом с приготовленными спальнями и горящим камином, с горячим ужином, дожидающимся в духовом шкафу — мы приехали на место в одиннадцатом часу вечера, и рассчитывать на ресторан в сочельник не приходилось. Эрих пригласил нас к себе за праздничный стол — всё же предрождественская ночь, — но мы вежливо отказались, сославшись на усталость после перелёта.

А потом, сидя за столом с Андреем, говорили о том, насколько и он, и я одинаково равнодушно относимся к формальным поводам празднования чего-либо, как не благоговеется нам по расписанию, по календарю или за компанию, и как порой подъём духа может настигнуть в совершенно неподходящей для восторга обстановке — где-нибудь в битком набитом метро в час пик или под внезапным дождём, да ещё в отсутствие зонта. И любые посиделки — за обильно ли накрытым столом, или за чаем