То, как Иисус познал Бога, возвело людей в достоинство чад Божиих; и в той степени, в какой мы миролюбивы[210] и любим своих врагов[211], мы становимся детьми Божиими. Не только иудеи, но и благочестивые язычники имеют право войти в эту семью, к Богу Отцу. Иисус, как Божий посланник, особо заботится о мытарях и грешниках, о презренных и отвергнутых. И те, кто ведает Отца Небесного, избавлены от страха и печали. Забота о творении в руках Божиих, и страх, являющий себя в горестных и мрачных мыслях о будущем, непременно уничтожается.

Однако вера в любовь Божию очень далека от слащавости и сентиментальности. Именно из любви Бог притязает на человека, и притязания эти выходят далеко за пределы ветхозаветных заповедей. Впрочем, главное требование в том, что любое деяние должно совершаться из любви, а значит, в радости.

В понимании Иисуса исполнение нравственных требований – главное, что необходимо для спасения. Христианская Церковь, пойдя по дороге, проторенной апостолом Павлом, снова и снова скрывала, искажала и пыталась перетолковать этот фундаментальный факт, и тем самым причинила неисчислимый вред развитию христианского благочестия. Иисус никогда не делал спасение зависимым от веры в тот или иной догмат, от участия в религиозных церемониях или от подчинения церковным инстанциям. «По плодам их узнаете их… Не всякий, говорящий мне: “Господи, Господи”, войдет в Царствие Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф. 7:16–21). «Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал перед Ним на колени и спросил Его: Учитель благий, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: что ты называешь меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца твоего и мать…» (Мк. 10:17 и далее). Невозможно указать яснее, что не послушание церковным учениям и обрядам составляет путь ко спасению, а нравственные поступки. Законнику, который спросил, что он должен делать, чтобы наследовать жизнь вечную, напомнили о «заповеди» любви к Богу и ближнему, и эти слова были подкреплены притчей о милосердном самарянине (Лк. 10:25). В великой речи о Страшном Суде Иисус указывает, что дела милосердия – условие принятия в вечное Царствие Небесное (Мф. 25:31). Даже тем, кто оспаривает подлинность этой речи, все же приходится признать, что она идеально выражает образ мыслей Иисуса. Здесь Иисус проявляет себя как «моралист».

При этом этика Иисуса сурова и радикальна. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48). Это требование кажется неисполнимым, особенно если учесть святость Божию. В любом случае оно поглотит все физические и душевные силы человека. В то же время отменен аскетизм и все его умонастроение. Пост, ритуальное очищение, тирания шаббата теряют силу: теперь не человек для субботы, а суббота для человека. Иисус не придает значения тому, что Его считают кутилой и чревоугодником и что по сравнению с мрачным Иоанном у него плохая репутация. Психологически интересно Его собственное обоснование: «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» (Мф. 9:15). Радостная любовь вернула свои права; и она полагает конец привычному массовому неврозу навязчивых состояний, в котором пребывает весь народ, стонущий под гнетом закона, не знающего любви. Бремя закона Моисеева, даже если тот в целом сохраняет свою силу, разрушено. Закон теряет свой угрожающий характер. Иисус не побоялся напрямую отменить правила, которые в его народе с давних пор считали святыми. Заповедь давать разводное письмо отпущенной жене Иисус отменяет на основании в какой-то мере анализа: «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам…» Не к Богу, а к Моисею возводит он это разрешение, которое приносит несчастье невинным женам. Он не может эту свирепую заповедь привести в созвучие с Богом любви. Поэтому он аналитически возвращается к происхождению этой мнимой заповеди Божией и находит его в человеческом грехе.

Культ и нравственность, исходящие из любви Божией, получают совершенно новое значение. Иисус не устанавливает закон; считать, что Он это делает, очень неверно. Все заповеди, весь закон, все веления пророков, все обязанности перед Богом и людьми можно выразить в одном тезисе: любить Бога всем сердцем и ближнего как самого себя (Мк. 12:33, а также параллельные места). Обе части этого тезиса внутренне являются единым целым: одно требует другого. Нельзя любить Бога любви, не любя людей, как возлюбленных детей Божиих, и наоборот. То, что любовь к себе признается справедливой – ценнейшее, разрушающее страх указание для душевной терапии, – с необходимостью следует из нового понимания Бога. Там, где отношение к собственному «Я» очень негативно, как у многих занимающихся самоедством невротиков, чаще всего мы встретим явный или скрытый страх.

Иисус не является законодателем не только потому, что отказывается от установления заповедей, которые ограничивают всю жизнь человека[212], но и потому – и богословы обращали на это слишком мало внимания, – что Он отменяет традиционный характер закона. Можно велеть блюсти субботу, но нельзя приказать любить. Нельзя отдать команду: «Ты должен любить!» В лучшем случае можно сказать кому-то: «Тебе следовало бы любить!» Можно показать, из чего рождается любовь и как без нее плохо человеку. В душевной терапии и в учении о неврозах особенно доходчиво видны роковые последствия забвения любви и ее искажений. Иисус везде являет любовь Божию, которую сам испытал в полной мере, и люди любят его в ответ. Так и правосудие, которое может и должно принимать очень серьезные формы, исходит из блага и стремится – не говоря об эсхатологическом исключении – к спасению людей. Суд – не месть разгневанного Бога, он призван улучшить, как и страдания связаны с благостью Божией. Справедливость Божия нигде не отделяется от любви, а только рассматривается как одна из форм претворения любви, в то время как Ветхий Завет, отделяя суд от любви и заключая его в оковы невроза, отнимает у суда изначальные цели и превращает его в рабство, лишенное любви.

Из этой любви к Богу, которая включает в себя любовь к людям, рождается культурное и нравственное поведение, которое ведет к гораздо более ценным поступкам и – нужно добавить в нашем контексте – к гораздо более эффективному умиротворению страха, чем вся мучительная казуистика Торы. Ясно, что такой образ мыслей в высшей степени желателен и что он, по убеждению Иисуса, соответствует божественной воле к любви и нашему предназначению. Также трудно поспорить с тем, что мы должны к этому стремиться. В главной заповеди Иисус сохраняет форму закона, однако упраздняет, будто по-доброму смеясь, сам его характер. Он не касается нашей свободы и оставляет решение за нами. На место жестоких заповедей Моисея он ставит волю любви – божественную, святую, часто строгую во имя блага, желающую передать такое состояние души каждому из детей Божиих, ведь это не только соответствует настроению Бога, но лучше всего служит человеческому благу, – а демон страха изгоняется самым надежным способом.