А теперь несли Петра Григорьевича в таком красивом гробу — наверное, итальянский, — что просто грех закапывать его в землю. Господи, что за вздор лезет ему в голову, а может, это и не вздор, а просто цепляется его сознание за всякие мелочи, лишь бы не дать подхватить себя мутному потоку чувств, который несся сквозь него. Была в этом потоке и странная печаль, будто умер не его двойник, не оригинал, а он сам, и немножко стыдное облегчение от того, что не нужно будет больше путаться в каждой мысли о себе среди бесконечных местоимений: он, я, мы. Нет больше оригинала, осталась лишь копия, и надо теперь учиться воспринимать себя всерьез, а не как фальшак.

А вот и подготовленная могила, тоже новомодная, высокотехнологичная — окруженная хромированными поручнями, с которых при помощи маленькой лебедочки можно тихо и пристойно, без мата опустить гроб в землю. А то, что, судя по цене и по красоте, гроб, скорее всего, был итальянский, хромированные поручни, можно ручаться, были «мейд ин Чайна», так мы уже привыкли, что и картошка молодая на прилавках тоже уже «продыос оф Франс». А гробовщики если еще и отечественные, то уже не пьяненькие мужички в телогрейках, которые того и гляди потеряют равновесие и сами рухнут в могилу, а одетые в чистые комбинезоны менеджеры по захоронению, которые приехали на работу в своих «шевроле» или «дэу» и ходят вызывающе трезвые хотя бы потому, что на обратном пути могут и зацапать гаишники.

Октябрьский холодный ветерок нес по дорожке уже давно опавшие и потому жестяно-шуршащие листья, дождя не было, но воздух был перенасыщен влагой, и темно-серые тучи плыли совсем низко над головой, словно заходили на посадку в какой-то невидимый аэропорт неподалеку.

Кто-то коснулся руки Евгения Викторовича, и он увидел, что гроб уже стоял на специальном столике подле могилы. Надо было сказать несколько слов — ведь он президент компании, и хоронят не только основателя «РуссИТ», а еще и человека, который оставил его своим преемником. На какую-то долю секунды Евгению Викторовичу вдруг захотелось крикнуть: братцы, да ведь это и меня тоже хоронят сегодня, а Петр Григорьевич с вами… Но успел, удержался. Что им сказать? Кажется, мысленно он уже давно отрепетировал слова, которые надлежало ему сейчас произнести, но почему-то все они разом выскочили у него из головы, и она была пуста и гулка. Он вздохнул и начал говорить, надеясь, что одно слово зацепит другое, оба потащат за собой третье и так далее.

— Друзья мои, коллеги, о нашем Петре Григорьевиче можно говорить или очень долго или ограничиться несколькими фразами. Потому что он был замечательным человеком. Наша жизнь последних двух десятилетий, казалось, всё время толкала его в наезженную колею нашего отечественного бизнеса — укради, обмани, убеги. Он выбрал другой путь, куда более тяжелый и у нас в стране не проторенный — путь созидания. Отсюда и наш «РуссИТ». И память о нем сохранится в нас, пока существует компания. И еще долго люди будут открывать дверь его кабинета, подсознательно надеясь, что увидят там человека умного, проницательного, готового всегда прийти на помощь. Я могу лишь обещать вам, что сделаю всё, чтобы не разочаровать их. Прощай, Петр Григорьевич.

Он отошел в сторонку — хорошо хоть не разрыдался, удержался все-таки, хотя слезы так и душили его. Себя ведь, если разобраться, хоронил. Он встал рядом с Галей, которая смотрела на него и, словно заведенная, медленно кивала головой.

— Петр Григорьевич был человеком мечты, — сказал Яша, — потому что он лишь казался иногда сухим руководителем, а на деле он до последнего своего дня оставался большим ребенком. Поэтому когда я поделился с ним планами создать новый тип компьютера, он не выгнал меня, не высмеял: американцы, мол, такого не сделали, а ты кто такой, чтобы сделать? Он просто спросил: это реально? И когда я ответил, что да, он лишь спросил, сколько нужно денег для создания прототипа. И вот сегодня в эту печальную минуту я могу сказать вам, что Петр Григорьевич не ошибся, доверившись нам, а точнее, своей мечте. Флэш-компьютер практически сделан, и к Новому году мы уже изготовим прототип. И я думаю, вы согласитесь со мной, что назвать новый компьютер нужно Петр Первый. И аналогия с императором вполне уместна, и имя Петр еще более уместно, и уж тем более слово Первый, потому что это первый в мире прибор такого типа.

Спасибо, дядя Петя. Раскрою вам секрет: так наша команда ласково называла между собой президента компании. Спасибо, дядя Петя.

Что-то хотел сказать Костя, но губы его задрожали, в глазах появились слезы, он тяжело вздохнул и отошел в сторону.

После того как Петра Григорьевича похоронили, все медленно побрели к выходу. О том, что поминки состоятся позже, когда вдова сможет немножко прийти в себя, все уже знали и шли со слегка разочарованным видом, который непроизвольно появляется всегда, когда печалит русскую душу мысль о несостоявшейся дармовой выпивке.

Костя подошел к Евгению Викторовичу, который по-прежнему держал под руку Галю:

— Евгений Викторович, Галина Дмитриевна, я отвезу вас домой. Я хочу сказать, к… Галине Дмитриевне.

— Спасибо, Костя. И вообще пока оставайся поближе к ней, ты ж видишь, в каком она состоянии. Галина Дмитриевна, садитесь. — Евгений Викторович открыл дверцу «лексуса». Галя молча села на заднее сиденье.

Самое трудное начнется, когда они остановятся у дома. Оставить Галю одну было совершенно невозможно. Остаться с ней — еще труднее. И для нее, и для него. Оставалось одно: довериться моменту, довериться инстинкту.

— Галина Дмитриевна, — спросил он, когда «лексус» остановился около дома, — у вас с собой ключи от двери подъезда?

Она молча кивнула, достала из сумочки ключи и послушно протянула их Евгению Викторовичу.

— Похоронили? — спросил их Цербер, когда они вошли в холл.

— Похоронили, — ответил Евгений Викторович.

— Мир праху его, — вздохнула Церберша, — хороший был человек. — В ее всегда подозрительных глазках надзирательницы концлагеря мелькнуло на мгновенье почти человеческое участие. Кто бы мог подумать…

Они поднялись на лифте на третий этаж, и Евгений Викторович открыл дверь квартиры. Теперь уже квартиры только Гали.

— Галина Дмитриевна, — тихо сказал Евгений Викторович, — отдохните немножко. Я… пока побуду с вами. Поймите… я… просто не могу вас оставить… не думайте…

Галя вдруг обняла его за шею и громко зарыдала. Рыдания раскачивали ее, и он крепче прижал ее к себе, чтобы она не упала. Жаль было эту такую красивую и такую несчастную женщину. Жаль и жалостью мужа, который жалел о каких-то сухих без любви и тепла прожитых с ней годах, и жалостью Женечки, который так любил эту несчастную взрослую женщину, которая в глубине оставалась обиженной жизнью девчонкой.

— Галочка…

Она вдруг отпрянула и уставилась на него. Лицо ее дрожало. Глаза опухли и покраснели от слез.

— Женя, — медленно сказала она, — я вижу, ты мучаешься… Ты ни в чем не виноват. Виновата только я, я, я.

— Нет, Галочка, ты не виновата ни в чем. Наоборот, под самый конец жизни, в самые трудные дни ты скрасила ему существование. И стала солнышком для него… А что не стала им раньше… Жизнь ведь запутанная вещь. И какую-то вину чувствовал он перед первой своей женой Таней, хотя никак в ее смерти виноват не был, и разница в годах давала себя знать… Человек Петр Григорьевич был самолюбивый и ему трудно было смириться со своей… неадекватностью, что ли… Но если разобраться, ты любила только его, потому что когда ты была… со мной… я чувствовал, что душа твоя не со мной, а с ним…