– Честно говоря, я при исполнении, – говорит Стэп. – Не могу поверить, что полиция не получила в этом году солидной прибавки. Как вы умудряетесь жить на такие деньги?

Я поднимаю бокал с белым пино гриджо, стараясь забыть, во что оно мне обошлось, и говорю:

– Беру взятки. Хотя надеюсь на оживление рынка мужской проституции.

– Но почему «белки-агенты»? – продолжает допытываться Мириам.

– Потому что, – вмешиваюсь я, – у них красивая шкурка и пушистые хвосты. И они прыгают с дерева на дерево, так что их не сразу заметишь. Подслушивают. Подглядывают. Правильно я говорю?

– Ты моего хвоста никогда не видел, – говорит Стэп, посмеиваясь, мне показалось, что он подмигнул Мириам. – О, прошу прощения.

Он достает что-то из кармана своего черного пиджака. Этот предмет размером с кирпич. Черный, с белыми кнопками и номерами.

Стэп отходит от нас и начинает в этот кирпич что-то говорить.

Я злюсь.

– В чем дело? – спрашивает она.

– Что за манеры!

– Это же телефон, Бирс. Говорят, у всех нас со временем будут такие.

– Только не у меня.

– А почему?

В ее голосе усталость и раздражение, близкое к гневу.

– Каждому человеку нужно место, где он может побыть один, – замечаю я. – Личное пространство. Место, где можно подумать.

– Каждому человеку нужны деньги. Как думаешь, сколько он получает на своей секретной службе?

– Понятия не имею. У нас ведь есть дом.

Она оглядывается на белый фасад и быстро меня целует.

– Милый пещерный человек. Когда ты начнешь таскать меня за волосы?

– Он что, этого еще не делает? – спрашивает Стэп.

Он закончил разговор. Он по-прежнему держит в руке черный кирпич.

– Только наедине, – отвечает Мириам. – Как ты обычно предпочитаешь?

Он улыбается, и от этой улыбки мне делается тошно.

– Иногда хорошо, когда медленно, – говорит он. – Иногда – когда быстро. Сегодня…

– Ридли! – говорит она смеясь. – Я имела в виду кофе.

Я не могу поверить в то, что слышу. Он знает ее интимную фразу.

– Дай мне это… – говорю я и пытаюсь вырвать телефон из его рук.

– Бирс… – взвизгивает Мириам.

– Дай мне это!

Я хватаю большой уродливый пластиковый аппарат и швыряю его на землю. Он подпрыгивает на мягкой траве. Рики с приятелями, по-прежнему на велосипедах, смотрят на это. В его глазах шок и недоумение.

Я пинаю телефон ногой и кричу. Остальные, незнакомые мне люди, замолкают. Они смотрят на меня в ожидании. Я держу что-то в руках.

Это – кувалда.

Я и не знал, что она у нас есть. Понятия не имею, откуда она взялась. Все же…

Взмахиваю ею. Она ударяет по бруску на нашей садовой дорожке, по тому месту, где сейчас лежит телефон. Над землей поднимается пыль и грязь, образуя маленькую грозовую тучу в неестественно теплом весеннем воздухе.

– Человек должен знать свое место, – слышится позади меня голос Стэпа.

Я смотрю на телефон. В этот раз кувалда не промахнулась. Телефон разлетается на миллион кусков. Дешевый пластик, провода, кнопки…

Забавно, что из покореженного аппарата брызгает кровь. Сливается в ручейки, маленькие реки. Я чувствую горячие липкие пятна на своем лице, ощущаю запах крови.

Останавливаюсь в изнеможении. На теле выступает холодный пот.

– Мириам? – бормочу я и закрываю глаза.

Когда снова их открываю, они исчезли. Все мертвецы пропали. В ушах звучит ее холодный голос.

– А ты думал, что знаешь меня? – спрашивает она, словно поддразнивая.

Я сидел в кухне, настоящей кухне. Передо мной в чашке холодный кофе. Я не прикоснулся к нему и не доел яблоко.

Я трясусь, мне страшно.

Звонит маленький розовый телефон. Смотрю на него. Жаль, что у меня нет сейчас кувалды.

Затем беру его в руку.

– Бирс? С тобой все в порядке?

– Лучше не бывает, – отвечаю я после долгой паузы. – А у тебя?

– Хорошо, – отвечает Элис. – Думаю, мы готовы. А ты?

В тени яблони я вижу какое-то движение.

Задерживаю дыхание. Большой серый кот спрыгивает с нижней ветки и хватает воробья, клюющего полусгнившее яблоко. Птица дергается в его острых когтях. Я вижу облачко мягких перьев, перепачканных кровью.

– Готов.

Я поехал сквозь туман. Передвигался по памяти и по звуку трамваев, прислушивался к клацанью железных колес, дребезжанью старых звонков на невидимых улицах Эдема. Выехал в Вестмонт… Огромные черные лимузины выпускали из своих недр чиновников, готовых распоряжаться городом и судьбами людей.

Эти улицы были когда-то моей жизнью. Здания из красного кирпича в викторианском стиле, длинные узкие переулки с деревянными жилыми домами и магазинами. Серое одеяло мешало мне что-либо увидеть, но я знал, что все изменилось. В Вестмонте высились темные монолиты, сквозь туман смутно просвечивали желтые огни офисов. Возможно, там вообще не спят. В мое время здесь росла трава, ходили коровы. Улица с двухрядным движением соединяла Эдем с портом. Там, где когда-то были стоянки и склады и куда не заглядывали здравомыслящие люди, сияли неоновыми вывесками магазины, торгующие видеотехникой, и кафе фастфуда.

Мимо меня проносились машины. Я был для них невидимкой. «На велосипедах теперь передвигаются только представители среднего класса», – подумал я. Работу они начинают поздно, а на пирсе сейчас будет совсем мало народу.

Изменения начались во времена моего детства. Верфи становились все беднее и опаснее. Город утрачивал свое «наследие». Профсоюзы теряли власть. Все больше кораблей прибывали из Японии и Европы, привозили груз в контейнерах. Это требовало меньше рабочих и меньшей территории. Тридцать семь пирсов стали не нужны. Поэтому от них избавились, оставили первые девятнадцать, снесли двадцатый и двадцать первый и построили на этом месте новый концертный зал. Назвали его «Пирсы».

Сюда подходили паромы, привозили рабочих с островов и пригородов. Остальную территорию отдали под развлечения туристам: рестораны, бары, ярмарки, магазины, торгующие всем – от китайских игрушек до русских мехов.

Только двадцать шестой пирс остался таким, как прежде. Он стоял здесь три четверти века, и рыболовные суда привозили сюда улов. В большом стеклянном зале рыбного рынка местные жители и приезжие покупали лосося и треску, моллюсков и устриц. Известность росла, и сюда начал поступать более экзотический товар – крабы с Аляски, омары из штата Мэн, южноамериканская тиляпия и красный люциан с Ямайки.