Впрочем, мне и тут повезло. Я встретил уникального полковника. Если бы по армии Соединенного Королевства отдали приказ: «Всем войсковым частям! Обязательно к прочтению и немедленному исполнению! В наши ряды вступает Милн. Позаботьтесь, чтобы нести службу ему было легко и приятно, насколько это совместимо с нашей грядущей победой!» — я и то не чувствовал бы сильнее благодарности к своему командованию.

По рекомендации Грейвза меня направили в Четвертый батальон Королевского Йоркширского полка, расквартированного на острове Уайт, в форте Голден-Хилл. В дежурке я говорил «сэр» адъютанту, чьего дядю звал «Чарлзом» на редакционных обедах. И ничуть не утешало, что мне самому говорят «сэр» пожилые сержанты, знающие о солдатской службе куда больше меня. В этот резервный батальон полковник уговорил вступить многих своих друзей. Некоторые из них были женаты. Полтора месяца я учился хоть немного походить на военного, а потом к нам присоединилась Дафна. С этого дня она, пока было возможно, делила со мной тяготы войны. Благодаря целому ряду случайностей я сделался связистом. Окончив девятинедельные курсы в школе связистов Южного военного округа, я стал и вправду кое-что смыслить в этом деле, поэтому меня оставили на родине инструктором до июля 1916 года. Как офицер-специалист я, слава Богу, вновь был независим. По части полевой связи никто в батальоне не мог мной командовать (кроме сержанта, да и то только, когда мы передавали сообщения с помощью гелиографа с одной гряды холмов на другую, и он вообразил, что снова в Индии). Меня освободили от обычных обязанностей дежурного офицера — или я сам себя освободил. Я целыми неделями не являлся к своему непосредственному командиру, а во время марш-бросков шел впереди батальона и почти мог вообразить, будто просто гуляю по живописным сельским дорогам в сугубо штатских бриджах.

Жену полковника, миссис Уильямс, мать пятерых детей и всего полка, нельзя назвать иначе как «добрейшая душа». Они очень подружились с Дафной и вместе придумали развлечение для войска. В программу они включили (не разбираясь, хочет войско того или нет) небольшую пьесу, в которой должны были играть Дафна и полковничьи дети. Написать эту пьесу поручалось связисту, о чем мне и сообщил мой соавтор. Я сказал, что к вечеру слишком устаю, чтобы писать. Дафна ответила, что сама будет записывать, а мне нужно только раскинуться в кресле и диктовать. Проще простого! Так мы сочинили «пьеску» о принце, принцессе, злой графине (Дафна) и волшебном кольце. Некоторые реплики показались нам смешными, и соавтор по своему обычаю сказал: «Жаль, если это пропадет даром!» Но было непонятно, что можно сделать из одной-единственной сценки в детской пьесе.

— Напиши вокруг нее книгу, — посоветовал соавтор.

— Я еще никогда не писал книг, — возразил я.

— Самое время начать! — был ответ.

И вот я начал диктовать книгу. Батальон к тому времени перевели в Сандаун. Мы с Дафной сняли очаровательный коттедж, где в саду росли вишневые деревья и сирень. Так была написана довольно длинная сказка под названием «Когда-то, давным-давно». По-моему, она неплоха, но ее почти никто не читал и уж точно никто не может сказать, для детей она или для взрослых. Я и сам не знаю. Во всяком случае, сочинять ее было невероятно весело. Мы садились за работу каждый вечер в половине шестого: я в кресле у огня, мой соавтор с пером в руке, склонив над столом темноволосую голову. Дафна записывала, хохотала, ждала, пока я продиктую следующую фразу, и казалось, что война где-то далеко. Мы словно вернулись к прежней счастливой жизни в Лондоне. Я и от организованных посещений церкви себя освободил — по воскресеньям мы долго гуляли по прибрежным утесам. Брали с собой бутерброды, а персонажи книги шли рядом, слушая, как мы решаем их судьбу.

Наконец наступил великий момент, когда последнее слово легло на бумагу. Я думал, что не в состоянии написать больше двух тысяч слов подряд, и вдруг их оказалось шестьдесят тысяч. Моя книга окончена! Пришла весна, и если не считать такого пустяка, как военная служба, я совершенно свободен. Можно взять отпуск. Можно отдохнуть.

Отдохнуть мне не позволили. Неделю спустя мой соавтор сказал:

— Что теперь будем делать?

Делать что-нибудь было необходимо. Нельзя же просто по-дурацки быть солдатом! Что напишем?

Не книгу. Книгу мы уже написали. Может, пьесу? Да, ту самую, полноценную пьесу, которую я собирался сочинить до войны.

Так я написал комедию в трех актах под названием «Вурцль-Фламмери».

В одном из рассказов, напечатанных в «Сфере», я рассуждал о том, как бездарно миллионеры составляют завещания. «Подумайте, насколько веселее, — писал я, — оставить по двадцать тысяч фунтов каждому из пятидесяти знакомых при условии, что все они возьмут себе одну и ту же идиотскую фамилию. Пятьдесят Спифкинсов в одном и том же клубе по твоему капризу!» Эта идея вдруг всплыла у меня в памяти и стала основной темой пьесы. Определилась смешная фамилия: Вурцль-Фламмери. В роли адвоката мы представляли себе Денниса Эди, что великолепно сыграл безответственного священника в «Медовом месяце». Барри, давно обещавший помощь в постановке, прочел пьесу, похвалил, покритиковал и переслал ее Эди. Эди пригласил меня на ленч в «Карлтон гриль», чтобы «все обсудить».

С какой радостью я пошел к полковнику просить увольнительную, и с какой охотой он разрешил, и с каким волнением мы с соавтором рано утром отправились на станцию, и с каким нетерпением Дафна ждала меня на платформе, когда я вернулся! Новости я привез хорошие, насколько можно было ожидать. Эди пьеса понравилась, он готов взяться за постановку, только бы совсем чуть-чуть доработать:

— Если бы я знал как, я бы сказал. Не могу определить, просто чувствую: чего-то не хватает. Может, вам спросить Барри? Или попробуйте сами еще разок перечитать. Ну почти то, что надо!

Я сказал, что Барри уже предложил одну-две поправки.

— Вот видите! Он в таких вещах разбирается. Как переделаете, присылайте мне. Я очень хочу ее поставить.

Можно ли требовать лучшего отзыва на первую пьесу? Мы организовали праздничный обед, взахлеб обсуждали пьесу и строили самые дикие воздушные замки, а в половине одиннадцатого легли спать. В одиннадцать раздался резкий стук в дверь. Наша прислуга ночевала у себя дома. Я пошел открывать, уже догадываясь… Ординарец, козырнув, объявил, что полковник требует явиться в казарму. Через сорок восемь часов мы отбываем во Францию.

Затерянный среди выжженной земли в районе Соммы, я открыл письмо от Дафны, из Бернем-он-Крауч, где она жила у матери. К письму была приложена записка от Джеральда Дюморье[40], адресованная Барри. К добру или к худу, рукопись «Вурцль-Фламмери» так и осталась в первоначальном виде, а поскольку Эди в таком виде ее не одобрил, пришлось обратиться к другому постановщику. Здесь, среди войны и смерти, у меня было стойкое ощущение, что пьеса — единственное имущество, которое я оставлю своему соавтору. Барри отправил рукопись Дюморье, и вот я держал в руках его ответ.