Василиса не помнила, чтобы Евгений Наумович хоть раз навестил Кирилла, это тетя Катя забегала сюда чуть ли не каждый день, а за ужином расстроенно — это в первые дни — или весело — это сейчас — пересказывала беседы с лечащим врачом.

Василиса зашла в беседку, села на низкую деревянную скамью и улыбнулась: прямо на голову спланировал пожелтевший березовый лист. Девушка сняла его, зачем-то понюхала и зажмурилась: на нее пахнуло осенней горечью.

Василиса обвела взглядом больничный парк, сердце защемило — она и не заметила в этом году, как пролетело быстротечное северное лето.

Бегала в клинику и не видела, что небо над городом все чаще затягивалось тучами и влажный северный ветер неохотно гонял их, тяжелые, неповоротливые. Не обращала внимания, что в Неве все реже по утрам плескалось солнце, а ее потемневшие воды который день несли в Финский залив пламенеющие кленовые листья.

Вдруг подумалось, что и Кирилл не знает о наступившей осени. Вставать ему пока не разрешали, а в больничное окно видно лишь кусочек низкого питерского неба, даже деревца рядом с корпусом не посажено. Внизу — залитый асфальтом двор, и почти весь день слышен шум подъезжающих к приемному покою машин скорой помощи.

Василиса уже не помнила о Евгении Наумовиче. На крыльце кроме одышливой тучной дамы никого не оказалось. Правда, к перилам был привязан длинный брезентовый поводок, и на другом его конце тосковала старая такса с печальными, все понимающими глазами.

Василиса улыбнулась собаке. Такса вежливо шевельнула хвостом и снова ожидающе уставилась на входную дверь, она не могла отвлекаться — вот-вот мог появиться обожаемый хозяин.

Вахтер хорошо знал Василису и не спросил пропуск, лишь приветливо кивнул — мол, проходи быстрее.

Василиса поднялась на третий этаж и в длинном больничном коридоре торопливо набросила на себя халат. Повязала косынку и переобулась, привычно сунув кроссовки в пакет. Помахала рукой дежурившей медсестре и пошла к палате, грустно думая, что и сегодня Кирилл будет смотреть сквозь нее и молчать, будто один в палате. А она от смущения начнет нести глупости, краснея и ненавидя себя. А потом разозлится на Рокотова — ведь из-за него все! — и наговорит дерзостей, желая задеть побольнее. И обозлится еще больше, потому что Кирилл будет молчать и улыбаться. Василиса ни секунды не сомневалась — он смеялся над ней!

Василиса оскорбленно шмыгнула носом. Зачем-то пригладила ладонью волосы и заправила за ухо выбившийся на свободу рыжий локон. Осторожно потянула на себя дверь и ошеломленно замерла: Кирилл в палате не один.

Василиса даже не сразу узнала его голос. Она привыкла слышать в нем легкую добродушную насмешку, но сейчас…

Василиса невольно поежилась, отступая на шаг от двери и глядя на нее с ужасом. Кирилл с нескрываемой ненавистью говорил кому-то:

— Можете засунуть в задницу вашу благотворительность, причем поглубже!

Слов посетителя оцепеневшая Василиса не разобрала, Кирилл же хрипло прорычал:

— И навещать меня незачем, меня от одного вашего вида тошнит!

…

— Хорош папаша, ничего не скажешь! Вы всю жизнь моей матери искалечили, неужели не понимаете?!

…

— Повторяю — я в вашей помощи не нуждаюсь!

Василиса не верила собственным ушам: ей вдруг показалось, что она узнала голос дяди Жени.

Но этого просто не могло быть! Кирилл не посмел бы говорить с Евгением Наумовичем настолько грубо, настолько по-хамски, так бессовестно кричать на него, бесцеремонно выставляя из палаты…

И почему у дяди Жени такой виноватый тон?!

Василиса непроизвольно пятилась от приоткрытой двери, убеждая себя, что там не может быть дяди Жени. У Кирилла наверняка сейчас кто-то другой, посторонний, тем более Рокотов так пренебрежительно назвал посетителя папашей.

Василиса не хотела, чтоб ее заметил гость Кирилла. Не хотела, чтоб гость понял — об его унижении знает кто-то еще.

Василиса почти упала на кушетку. К счастью, она стояла за высоким медицинским шкафом, белым, со стеклянными дверцами, полки заставлены какими-то коробками, массивными бутылками и разнокалиберными пузырьками.

Девушка поймала удивленный взгляд медсестры и одними губами сообщила:

— Там посетитель.

Лидия Николаевна сморщила лоб, пытаясь понять. Потом кивнула и громко прошептала:

— Знаю, отец.

— Отец?!

— Ну да, — пожала плечами медсестра. — Он почти каждый день приходит, вот только в палату раньше не заглядывал, обычно сразу шел к врачу…

Василиса негодующе покосилась на дверь: так разговаривать с собственным отцом?!

— Я подожду, — пробормотала Василиса.

— Конечно, жди, — ободряюще улыбнулась Лидия Николаевна.

Она снова уткнулась носом в толстый глянцевый журнал, и Василиса с облегчением поняла, что Лидии Николаевне не слышно злого голоса Кирилла. Отсюда и Василиса слов не разбирала, только интонацию…

Василиса порадовалась, что ни Кирилл, ни его отец не заметили ее, когда она приоткрыла дверь. Рокотову могло не понравиться, что Василиса сует нос не в свои дела.

Кирилл никогда не упоминал об отце, говорил исключительно о матери. Василиса раньше не сомневалась: отца у Рокотова нет. Развелись, умер, уехал куда-нибудь на Крайний Север или в Америку, просто не было, Кирилл его и не видел…

Оказывается, есть!

И Рокотов буквально ненавидит отца за что-то.

Василиса непроизвольно поежилась: она раньше не слышала в голосе Кирилла такой злости, такого неприятия, такого холода. Интересно, что нужно сделать, чтобы тебя настолько ненавидел собственный сын?

Василиса почему-то совсем не удивилась, когда из палаты вышел Евгений Наумович, наверное, была к этому готова. Она лишь плотнее вжалась в стену, стараясь слиться с ней, только бы дядя Женя не заметил ее в коридоре.

Уж очень он казался… нет, не несчастным, скорее угрюмым. Шел ссутулившись, мрачно о чем-то размышляя, как-то сразу постарев, осунувшись и даже потеряв в росте. И выглядел он сейчас не на свои сорок четыре года, а на все сто сорок четыре.

Василиса смотрела на него из-за стеклянного шкафа, медицинские пузырьки странно искажали фигуру Евгения Наумовича, девушке казалось, что она видит сон.

Лидии Николаевне тоже что-то не понравилось. Она привстала со стула и негромко окликнула посетителя:

— У вас все в порядке?

Дядя Женя вздрогнул и обернулся. Виновато улыбнулся и еле слышно пробормотал:

— Да-да, все хорошо. Это я так… о своем.

Он почти бежал прочь, а Василиса сочувственно смотрела вслед. Она жалела Евгения Наумовича всем сердцем и злилась на Кирилла: как он мог?! Дядя Женя такой мягкий, такой добрый, такой щедрый, внимательный…