[Koehler 1999: 4]. Келер отождествляет семью, воровской мир и «школу улицы», считая их системой социальных институтов, в которых молодые грузины получают представления о социальной дифференциации.

Наконец, воры в законе наносят себе сложные татуировки. Татуировки рассказывают о совершенных преступлениях и местах, в которых отбывался срок тюремного заключения [Lambert 2003]. Одни татуировки могли идентифицировать кого-то индивидуально, в то время как другие были общими символами статуса. Некоторые были тщательно продуманы для того, чтобы затруднить их фальсификацию, и воры в законе защищали свои знаки отличия, наказывая любого не вора в законе, сделавшего себе такие же [Varese 2001:154]. Имеющиеся фотографии различных грузинских воров в законе до сих пор демонстрируют одинаковые татуировки в виде восьмиконечной черно-белой звезды, изображенной на обоих плечах [AOCU 2004]. У некоторых на груди изображены ангелы, держащие крест, который как бы висит на середине груди. Такая религиозная символика проводит параллель между аскетической жизнью узников ГУЛАГа и представителей церкви.

Подобные разнообразные показатели образа жизни позволили ворам в законе и тем, кто следовал воровским понятиям, создать себе в грузинском обществе особый статус, накопив уважение к нему своими позитивными ценностными ориентациями. На то, что такое позитивное отношение к ценностям воров в законе в частности и к воровскому миру в целом существовало и может существовать в некоторых слоях грузинского общества, ссылались респонденты, правительственные отчеты, отчеты журналистов и научные труды. Серио и Разинкин [Serio, Razinkin 1994:1] ссылаются на проведенный в 1993 году опрос школьников Грузии, согласно которому 25 % респондентов заявили, что хотят, когда вырастут, стать ворами в законе. Тевзадзе [Tevzadze без даты] упоминает, что в одну из тбилисских газет приходили письма с просьбой посоветовать, как стать вором в законе. Также Годсон и другие [Godson et al. 2003] сообщают, что учащиеся одной из школ решили избрать своего собственного представителя в преступном мире. Таким образом, грузинские ученые Глонти и Лобжанидзе, безусловно, правы, когда утверждают: можно наблюдать «широкомасштабную пропаганду “воровского движения”, агитацию за “законников” как за “деловых” людей, так сказать, “воров с человеческим лицом” и романтизацию образа этих лидеров в глазах населения, и особенно молодежи» [Глонти, Лобжанидзе 2004: 74].

В Советском Союзе такая популярность подпитывалась государством, которое пренебрегало самим понятием права, но использовало правовые средства в политических целях. Соответствующую точку зрения изложил один из респондентов: «У воров в законе был свой закон, и у них была своя справедливость, но, главное, с ними можно было добиться правды, а все знают, что на суде добиться правды нельзя» [R40]. Этот сюжет, возможно, был приукрашен в грузинской статье 2006 года, которая сообщала:

Грузины… автоматически сопротивляются закону в любой форме… Можно также сказать, что сообщество воров дало Грузии как стране единственную некоррумпированную и обеспечивающую исполняемость решений судебную систему, которую Грузия когда-либо знала [Nordin, Glonti 2006].

Положительные оценки воров в законе и их идеализация в грузинском обществе порождают уважение к их статусу, которое сами воры в законе стараются закрепить навсегда. Точно так же, как в тюрьме, где воры в законе поддерживают четкие границы между собой и другими заключенными посредством отличающегося от других поведения, вне тюрьмы они пытаются изобразить себя и изображаются другими как принципиально отличные от других фигуры социума, которые ведут себя в соответствии с особыми стандартами, криминальными или иными. В этом случае воры в законе извлекают выгоду из многолетней истории, которая помогла им превознести себя как несокрушимых людей чести и в глубине которой оказывается стремление выжить, несмотря на репрессии сменяющих друг друга авторитарных правительств.

Живя в тюрьме целомудренной, квазирелигиозной жизнью, отказываясь от материальных и физических удовольствий, продвигая мечту о справедливости, которую люди отождествляют с ними, отказываясь работать и сотрудничать с режимом, демонстрируя скромной одеждой и татуировками специфическую внешность, воры в законе, казалось, предлагали альтернативу в жизни тем, кто мог к ним приблизиться. В самом деле, когда религиозные обряды в Советском Союзе были запрещены, это фактически свело на нет конкурирующий образ жизни, крайне ограничив выбор. «Когда Сталин закрыл все церкви, люди не могли туда ходить, но воры в законе взяли на себя роль церкви, они не могли носить оружие или что-то в этом роде, и [у них] не было денег, поэтому именно они жили тогда аскетической жизнью» [R40]. Эта связь с церковью сознательно продолжается и по сей день, о чем будет сказано далее в этой главе.

Кто ты по жизни? Коммуникация и идентичность

Воры в законе как идентичность и высокостатусная торговая марка, сохраняющая ценность на рынках предоставления защиты и разрешения споров, сталкиваются с различными угрозами точно так же, как это может происходить с другими признанными товарными знаками. В их число входит прежде всего угроза мимикрии под них со стороны посторонних лиц, а также координация, обеспечение соблюдения и поддержание соответствия при принятии совпадающих знаков или подписи, подтверждающих идентификацию добросовестных членов статусной группы. Я начинаю с обсуждения первой проблемы и того, как воры в законе могли бы ее решить.

Как пишет Каминский [Kaminski 2004: 16], первый вопрос новичку в польской тюрьме звучит так: «Ты грипсмен [заключенный высокого статуса]?» Вопрос ставит отвечающего в затруднительное положение: ответ «нет» приведет к потере уважения, что может быть опасным, в то время как, сказав «да», вы должны это доказать. Точно так же в Грузии вопрос: «Ты кой бичи?» или «Ты следуешь понятиям?» приводит к той же ситуации. Различные масти и существующие внутри них различные статусные ранги, такие как «козлы», «петухи», «мужики» и т. д., при установлении истинной идентичности кого-то в этой субкультуре должны быть четко обозначены. Как же люди распознают, что они имеют дело с кем-то из этой статусной группы или ее сторонником, и каким образом свидетельствующие об этом индикаторы должны обеспечивать безопасность, предотвращая их узурпацию другими людьми из более низких статусных групп?

Аспекты бренда «воры в законе» – бережливость и тюрьма как образ жизни, уникальная вербальная и визуальная культура – полностью состоят из условных сигналов, обозначающих статус и широко понимаемых в постсоветском контексте [Gambetta 2009а]. Себестоимость таких сигналов не обязательно является недоступной для обманщика, который пожелал бы ими воспользоваться. Напротив, знаки применяются широко распространенные, построенные на взаимно понятных конвенциях, и потому требуют других форм сдерживания мошенников, таких, например, как угроза наказания за демонстрацию татуировки, на которую имеют исключительное право только воры в законе. Но даже в этом случае еще не вполне ясно, насколько правильно можно идентифицировать вора в законе. Ясно видных отличительных черт образа жизни для этого недостаточно. Манеры