в Киев. Она сказала, что может быть выкидыш и нужно купить лекарство, я побежала в дежурную аптеку. Такие лекарства дают строго по рецепту, но мне его продали. Я ничего не сказала ни мужу, ни дочери. Поскольку на следующее утро у нас был перелет, у меня не было возможности сделать УЗИ. Думала, что я их потеряла. Мучилась, думая, обоих или одного. На следующий день меня начало тошнить, и я обрадовалась этой тошноте как празднику. Дочь недоумевала, почему вдруг я не пью вино. Вернувшись, я сделала УЗИ и выдохнула: оба были на месте».

Муж некоторое время отказывался верить. Дочь тоже была в шоке. Ей было уже 17 лет, она привыкла к мысли, что она единственный ребенок. «Вечером я зашла к ней в комнату и увидела, что она плачет». Она сказала: «Мама, я боюсь, что наши с тобой „эксклюзивные“ отношения могут быть разрушены». «Я заверила ее, что „эксклюзивность“ наших с ней отношений не разрушит ничто. Что меня хватит еще на двух детей. И что она всегда будет первая. Уже на следующий день она опомнилась и сказала: какая классная новость».

Беременность прошла легко. В последнюю неделю срока сделали кесарево. «Хотела рожать сама, но один лежал не тем боком». Девочку назвали Викторией, мальчика – Максимом. «Максимка вешается на папу, не может без папы ни минуты. Муж не перестает умиляться. Конечно, первый год было довольно тяжело не спать ночами, мы ведь уже взрослые люди. Но в целом никаких особенных сложностей не было».

Как рассказывать детям их историю, Наталья еще не решила. «У меня будет время подумать. В принципе, в нашей семье нет табу. Но зачем эта информация маленьким детям? Старшая дочь учится на врача, она может догадаться сама, что дети генетически не мои, сравнив группы крови. Думаю, что скажу им, когда они будут взрослыми. Даже если они вдруг захотят встретиться с донором, у них не получится, база засекречена, никто не будет поднимать картотеку. Надеюсь воспитать детей правильно – так, что они не будут париться».

3. Экономика

В спорадическом распространении репродуктивной медицины и ее бурном росте повинен капитализм. Ни одно государство так не озабочено рождаемостью, как царство Мидаса.

В частной клинике в Германии процедура ЭКО стоит примерно 6200–7000 евро. В Великобритании – восемь тысяч фунтов. В США – 23 тысячи долларов. Протокол ЭКО в московской клинике вам анонсируют за 150–200 тысяч рублей (примерно 2500–3000 долларов). В реальности же вы заплатите гораздо больше, и клиника не упустит своей выгоды: отдельно оплачивается каждый этап, на каждом есть шанс застрять и платить за него по несколько раз.

Одни делают детей, другие делают деньги. Близорукий обыватель и до трех сосчитать не успел, как все уже подсчитали бизнесмены, дальнозоркие хозяева жизни. «Мировой рынок ЭКО сегодня оценивается в 25 миллиардов долларов. Предполагается, что к 2026 году он вырастет до 41 миллиарда долларов», – пишет британское издание The Conversation [262].

Инвесторы – всевозможные венчурные капиталисты и частные инвестиционные компании – взглянули на общественные изменения в цифрах: рост возраста материнства, рост количества процедур ЭКО, рост числа криоконсерваций яйцеклеток (в США: 475 в 2009 году против 11 тысяч раз в 2017-м [263]). В январе 2018 года штат Нью-Йорк потребовал от работодателей, имеющих больше сотни сотрудников, покрывать своим сотрудникам три раунда ЭКО – а значит, страховщики тоже вступили в большую репродуктивную игру.

В 2018 году инвесторы, согласно данным Pitch Book, вложили в сектор 646 миллионов долларов [264]; в 2009 году, для сравнения, инвестировали всего 200 миллионов [265].

Компания Morgan Stanley Capital Partners инвестирует в лос-анджелесскую клинику Ovation Fertility, другая, Regal Healthcare Capital Partners, – в нью-йоркское криохранилище. Репродуктивные клиники, пойманные брендами в сети, плодятся и размножаются, как некогда стоматологические. Скандинавы Impilo, владельцы бренда Fertility Partnership, покупают Viva Neo, сеть клиник в Австрии, Германии и Нидерландах, и косятся на Китай, где с 2006 по 2016 год число клиник выросло с 88 до 451 [266].

Нередко инвесторов приманивают врачи, становясь соучредителями. Пример – Марк Курцер, занимающий 182 место в списке богатейших бизнесменов России, составленном Forbes [267]. В 2018 году его состояние оценивалось в 550 миллионов долларов. Сеть его клиник «Мать и дитя» (MD Medical Group) – крупнейшая частная медицинская компания страны, насчитывает 36 клиник. По словам ее директора Елены Младовой, региональные клиники ЭКО являются первоочередными объектами для поглощения [268].

Все «звездные» репродуктологи России – Ксения Краснопольская (Prior Clinic), Наталья Калинина («Арт-Эко»), Лейла Адамян («МирА») – владелицы частных бизнесов.

Планируется, что только в этом году рынок фертильности достигнет четырех миллиардов долларов и больше 178 миллионов будет инвестировано в стартапы, связанные с фертильностью [269]. Автор статьи, опубликованной в The Fortune, смотрит на конференцию ASRM (Американского общества репродуктивной медицины) в Филадельфии как на арену, где визитками жонглируют предприниматели всех мастей: от производителей домашних тестов спермы до владельцев сурагентств. У врачей или ученых в этом представлении не то чтобы главная роль.

Стартапов множество. Предпринимательница Афтон Вечери создала Modern Fertility – сервис, присылающий гормональный тест на дом стоимостью 159 долларов. Основанная в 2017 году компания уже заработала 22 миллиона долларов, среди ее инвесторов – Forerunner Ventures [270]. Еще один пример «диагностического стартапа» – Next Gen Jane от предпринимательницы Ридхи Тариял – это производитель «умных» тампонов, выявляющих репродуктивные расстройства, такие как эндометриоз. Основанный в 2014 году стартап только за прошлый год принес девять миллионов долларов [271]. Есть еще Avа, продавец браслетов, измеряющих температуру, пульс и сердечный ритм, чтобы определить период фертильности. Есть швейцарские Legacy или американские Dadi – хранители и аналитики спермы. Есть страховщики Progyny, предлагающие работодателям страховки для сотрудников, включающие оплату ВРТ: эта компания привлекла венчурный капитал на сумму около 100 миллионов от Kleiner Perkins, TPG и Merck Ventures и сегодня является прибыльной – акции с момента IPO выросли на 150 %.

Бизнесу важно заворачиваться в привлекательную упаковку. «Часто стартапы говорят: „Мы не клиники бесплодия, мы – центры контроля фертильности“», – рассказывает социолог Люси Ван де Виль из Кембриджа. «Здравоохранение не должно быть отпугивающим», – повторяет за ней Джина Бартаси, директор именно такого центра фертильности под привлекательным названием Kindbody.

Forbes делает репробизнесу прогноз: количество вложенных инвесторами денег ускорит научно-технический прогресс. Потребителя завалит предложениями, то ли купить домашний тест, то ли скачать приложение – что, впрочем, еще больше его запутает.

Теперь о социально-экономической модели: о том, как всем этим пользуются разные классы общества.

«Несмотря на то что изначально медицинские технологии были призваны сгладить природное, биологическое неравенство, их внедрение и использование приводят к появлению новых форм социального неравенства, – пишут социологи-антропологи Елена Богомягкова и Мария Ломоносова [272], – возможности использования данных методов репродукции оказываются детерминированными социально-экономическим и финансовым статусом человека».

Обрисуем уровни репродуктивной пирамиды, возведенной хеопсами-капиталистами. Наверху