На следующий день она получила из морщинистых ладоней старика увесистую глыбу в переплете из телячьей кожи. Книга была отпечатана киноварью на французской проклеенной бумаге, гравюра на фронтисписе изображала королевский дворец в Аранжуэце. Анита благоговейно перелистнула затверделые, тяжелые, как дощечки, страницы, подивилась заставкам с лиственными орнаментами и уже после этого углубилась в чтение.

Составленные сеньором Гонсалесом описания можно было назвать художественными лишь с большой натяжкой. В основном книга содержала изложенные суконным языком технические характеристики зданий и сооружений с датами постройки и последующих реконструкций, ежели таковые случались. Хваленые «биографии известных персон» сводились к перечислению главных жизненных вех: родился, окончил обучение, женился, поступил на службу, запомнился современникам и потомкам следующими деяниями. Продираться сквозь изобиловавший канцеляризмами текст, написанный явно по заказу городских властей трехсотлетней давности, было сложно, но Анита заставила себя прочесть книгу до конца. Вернула ее библиотекарю, уплатила ему втрое сверх того, что он брал за выдачу обыкновенной книги, и села дома обдумывать прочитанное.

Ей не давала покоя мысль: чем же руководствовались приближенные короля Филиппа Пятого, когда распорядились бросить сочинение косноязычного провинциала в костер?

Не придя ни к какому определенному выводу, она решила проконсультироваться со специалистом. Осторожно, не называя имен, чтобы не нарушить данное библиотекарю слово, расспросила дона Ольмоса о цензурных запретах, действующих в Испании. Он ответил, что многие из книг, попавших в немилость в прошлые века, реабилитированы. Чаще всего поводом для запрета служила какая-нибудь мелочь – чересчур ретивые царедворцы придирались даже к грамматическим ошибкам: из имени короля, например, по оплошности типографа выпала буква, вот и угодила вся книга в опалу. Аниту такое объяснение не устроило, но продолжать расспросы она побоялась, потому как это могло повлечь встречный интерес уже со стороны самого дона Ольмоса.

Истекла еще неделя. Боковой тоннель дотянулся до здания вокзала, и Максимов с одобрения большинства домочадцев прекратил работы на этом участке.

– Что будет, если в нашу шахту провалится паровоз с вагонами? Или того хуже, карета с чинами, которые приедут на открытие станции? Тогда уже не отбрешемся – обвинят в терроризме и повесят, к чертовой матери, как подпольных революционеров…

Оставался еще один вариант – тот, который Максимов считал наиболее перспективным. Стали пробивать земную твердь в направлении реки. Здесь можно было особо не осторожничать, поэтому работы продвигались скоро, но результата по-прежнему не было. Сильвия совсем испереживалась, она бросила вверенный ей пост возле перископа и часами пропадала в подземелье, следя, как орудует паровая лопата. Пробовала сама управлять ею и чуть не обвалила тоннель.

Ежевечерне Сильвия выбиралась из подвала, вся перемазанная, чем страшно бесила Веронику.

– Опять изгваздалась как чушка! – ворчала служанка, словно старая нянька, костерящая свою несмышленую воспитанницу. – Мало того что Лексей Петрович с этим… как его… домольносом… по пуду грязюки на себя собирают, так и ты туда же? А мне отстирывать! Руки, чай, не казенные…

Дошло до того, что Вероника, умаявшись стирать вручную, вынуждена была превозмочь отвращение и освоить стиральный агрегат.

Сильвию бытовые хлопоты не трогали нисколько.

– Папа не мог ошибиться, – твердила она как заведенная. – Не мог! Серебро где-то там… надо копать!

Копали. Прошло еще четыре дня, а извлекаемый ковшом грунт был все так же безнадежно пуст, без каких-либо примесей драгоценных металлов.

Анита заметила, что и дон Ольмос проявляет беспокойство.

– Вам-то о чем тревожиться? – спросила она как-то за завтраком. – О серебре вы никому не докладывали. Если его и не окажется, то считайте, что просто размяли мускулатуру, потренировались на пользу здоровью.

– Серебро меня волнует меньше всего, – отозвался угрюмо парижский детектив. – Куда серьезнее, что я уже неделю не получал указаний от руководства.

– А как вы их получали?

– По телеграфу. Раньше депеши шли мне почти каждый день. Курьер приносил их в гостиницу. Когда я переехал к вам, я оставил портье адрес, все телеграммы должны переправляться сюда. Но с тех пор не пришло ни одной!

– Служебные депеши пересылали обычным телеграфом?

– Ничего особенного. Они же закодированы. Мне писали что-нибудь наподобие «Не пора ли приступать к посеву моркови? Готовы выслать семена», это означало, что центр торопит с началом операции по захвату бандитов и предлагает направить в мое распоряжение боевую группу.

– Но вам пока некого захватывать. Бандиты попрятались и больше не дают о себе знать.

– То-то и оно! Я их прошляпил… Уж не разочаровалось ли руководство в моих способностях? Но если так, то почему меня не отзывают?

Затянувшееся молчание вышестоящих инстанций довело дона Ольмоса до крайнего напряжения, и в один из дней он сам пошел на городской телеграф. Там ему сообщили, что телеграфная линия повреждена и связи с Мадридом нет уже восемь дней. Пораженный таким известием, он поинтересовался, почему линию не чинят. Ему ответили, что много времени ушло на поиски места повреждения. Оно отыскалось неподалеку от Мадрида, причем какой-то негодник срезал целых десять ярдов провода, так что восстановительные мероприятия выглядят затруднительными: необходимо найти подходящий материал и мастера, способного произвести починку. Телеграфное дело – сравнительно новое, в Аранжуэце техников нужного профиля нет, они есть только в столице, и все нарасхват.

Зная неторопливость испанцев, Анита предположила, что линию исправят очень нескоро. Дон Ольмос бушевал. Секретный агент, оставшийся без связи – хуже не придумаешь!

– Далась вам эта связь! – говорил Максимов, погруженный, в прямом и переносном смысле, в совсем другие заботы. – Все равно вам пока нечем хвастаться. А ваши командиры, если что, найдут способ доставить вам указания. Пришлют обычной почтой или с нарочным. Тут от Мадрида на хорошей лошади – полдня ходу.

Дон Ольмос признал резонность замечания, однако не выглядел успокоенным.

Разговор происходил в шахте, в тот момент, когда Максимов дал себе и паровой машине пятиминутную передышку. Кончита и Сильвия дробили комья вынутой земли и просеивали сквозь решето. Внезапно Кончита с воплем ухватила пальцами что-то маленькое, бесформенное, похожее на застывшую каплю воска, только тускло-металлического цвета.

– Смотрите, что я нашла!

Максимов поднес находку к газовой лампе. Долго крутил, рассматривая. Попробовал на зуб и весь как будто озарился от нахлынувшей радости.

– Серебро! Лопни мои глаза… серебро!

Сильвия, стоявшая на коленях подле решета, подняла к своду тоннеля перепачканные землей руки и пронзительно выкрикнула: