В общем, он был, кажется, явно к Светловой расположен.

— Родион! Что ты делал в квартире депутата Хованского двенадцатого сентября сего года? — коварно поспешила воспользоваться случаем и этим расположением Светлова.

Уфимцев напоминал ей сейчас человека, разговаривающего во сне. Если встрять в его монолог, то — так бывает! — монолог может превратиться в диалог, и тогда…

— Какого-какого года, говоришь? — вдруг встрепенулся бизнесмен и предприниматель. — Сего?

— Сего.

Уфимцев пожал плечами:

— А черт его знает!

— Ты что же, не помнишь депутата Хованского?

— Какого-какого депутата? — снова вдруг началось в мозгах Родиона слабое просветление.

— Хованского!

— А, этого…

— Да, этого!

— Нет, не помню! — разочарованно вздохнул бизнесмен. — Не помню!

— Жаль…

— И мне жаль. — Уфимцев пожал плечами: — Хотя это… Может, я того… Бабки ему привез?

— Бабки?

— Ну да… Скорее всего!

— Выпей-ка, Родя, ты кофейку горячего… — предложила Светлова. — Очень горячего!

— А что… это идея, — миролюбиво согласился Уфимцев.

Крепчайший ароматный «карте нуар», кажется, подействовал…

— Да он обещал мне запрос отозвать, этот депутат, — почесал в затылке Уфимцев. — Вот я зачем к нему приезжал двенадцатого!

— Депутатский запрос отозвать обещал?

— Ну, естественно… Какой же еще! Понимаешь, мать, враги-конкуренты накапали ему, чтобы он в налоговую запрос о моей фирме направил, — объяснял, явно стараясь быть доходчивым, предприниматель. — А я об этом вовремя узнал! Ну и умные люди надоумили: дай, мол, этому депутату, сколько следует в таких случаях, — он и отзовет.

— А сколько следует?

— Ну, неважно. Мне — по силам.

— Может, у тебя возникли с депутатом Хованским какие-то расхождения?

— Какие расхождения?! Говорю же, я бабки ему привез. Сколько следует привез! А запрос он уже отозвал. Какие же могут быть расхождения? Мне денег не жалко, если по-хорошему договорились.

И Уфимцев опять наклонил в очередной раз бутыль «Шардоне».

В половине шестого, когда на снегу — не под елями — стало уже так же темно, как и под елями, Светлова обеспокоенно взглянула на часы.

— Ну, что я вам говорил! Заклятое место! — восторженно бормотал молодой человек, привезший Светлову на эту дачу. О нем самом теперь с определенностью можно было сказать только одно: за руль он уже сегодня не сядет.

Светлова потихоньку выбралась из дома и почапала к электричке, шумевшей, по счастью, где-то совсем рядом — совсем недалеко от «заклятого места».

У Ани не было времени выводить «из пике» оставшуюся на даче парочку.

Самое главное она выяснила.

Родиону Уфимцеву действительно надо бы поменять дачный участок! Иначе он попросту сопьется.

А к отравлению Хованского милый бизнесмен Родя вряд ли имел какое-либо отношение. Хотя кто его знает… Ничего никогда нельзя утверждать в таких историях со стопроцентной уверенностью.

На всякий случай Анна все-таки рассказала ему про свои мнимые «ожидания». «Понимаете, Родя… — заметила невзначай, ненароком Светлова. — Будто бы в квартире этого депутата была установлена видеокамера. И все, кто был там в тот вечер, засняты. И тут мне, представьте — ну, за деньги, конечно! — кое-кто обещает ее разыскать! Вот уж если я ее разыщу…»

Все еще остававшееся до ее отъезда время Светлова напряженно ждала.

Если бы это были Глинищевы — они должны бы проявиться, клюнуть на разговор о пленке. Ведь тот, кто отравил Хованских, явно не привык выжидать. Почерк преступника был очень дерзким, решительным… Он убивал без особых раздумий.

Конечно, спрашивается, при чем тут Глинищевы?

Собственно, единственная причина, по которой Анна решилась на этот шаг, попытавшись спровоцировать их упоминанием о пленке, было не слишком замысловатое соображение: Ропп не виноват, значит, кто еще остается? Они. Или Уфимцев.

Почему, зачем, какой мотив, смысл? Это было совсем непонятно.

Но проверить имело смысл даже то, что смысла не имело.

* * *

Три дня, оставшиеся до ее отъезда, пролетели без каких-либо приключений. Никто на Светлову не напал, никто ее не потревожил.

Как Анна и подозревала, смысла действительно не оказалось.

Никто не принес ей отравленного письма и не пытался проникнуть в квартиру, чтобы нанести яд на телефон.

Вот такие вот дела…

В общем, следователь Феоктистов не должен был этого, конечно, делать…

Но этот пенсионер из этого… как его там?.. Дворянского союза был так взволнован… Так обеспокоен тем, что «дело о гибели Федора Федоровича Хованского до сих пор не раскрыто!» и, конечно же, по его глубокому убеждению, «пополнит список самых громких нераскрытых дел нашего времени: дело Листьева, священника Меня…».

В общем, следователь Феоктистов сразу понял, что спокойно перекусить ему в его святое обеденное время не дадут.

Этот словесный поток старого истерика с сипловатым старческим голосом будет литься и литься… пока окончательно не испортит ему аппетит.

Поэтому следователь Феоктистов не удержался от искушения и — чтобы его оставили в покое и дали наконец спокойно съесть его бутерброд с «Докторской» колбасой — бодро отрапортовал активисту Дворянского союза, что «следствие идет к завершению» и что есть конкретный — очень конкретный, вы меня понимаете? — подозреваемый.

И на саркастический вопрос старика: «Кто же это, если не секрет?» — сообщил: «Это, конечно, секрет, но вам… чтобы вы успокоились, сообщу: это некто Ладушкин Георгий Александрович».

Это придало словам Феоктистова нужную убедительность, потому что дедушка, успокоенный тем, что есть конкретный подозреваемый и, стало быть, дело и вправду близится к концу, оставил его в покое.

И следователь Феоктистов смог благополучно доесть свой бутерброд с «Докторской» колбасой, к которой, как ни ругай нынешние времена, а вернулся-таки именно в нынешние времена ее исконный «докторский» вкус… А вот в те времена, когда она стоила «два двадцать», вкус ее более всего напоминал вкус промокашки, хотя у населения, конечно, тогда были идеалы и, напротив, не было насилия на экране…

Обо всем этом и размышлял философски следователь Феоктистов, дожевывая свой бутерброд с «Докторской» колбасой и совсем не подозревая о том, какие последствия может иметь его диалог с активистом Дворянского союза.

* * *