отпустить ее в монастырь, куда уходит после смерти любимой младшей дочери. Переписка же осташковских помещиков Якова Ивановича и Екатерины Алексеевны Толстых охватывает долгий период 1739−1763 гг. В основном представлены письма мужа, вице-полковника Лейб-Кирасирского полка, но сохранились и отдельные письма жены. Особый интерес представляет высокопоставленное положение Толстого, командующего привилегированным полком, имеющего доступ ко двору и самой императрице в ее качестве формального «полковника» лейб-кирасиров[535].

Поскольку в Заграничной армии вместе с главами семейств, обычно под их началом, присутствуют взрослые сыновья, война становится своего рода семейным предприятием. Практикуется обычная для той эпохи коллективная переписка: с «фронта» пишут муж с сыновьями и родственниками, в обратных письмах жены приписки родных из дома. Оставшиеся читают в «Ведомостях» и бюллетенях длинные списки «побитых» и раненых на баталиях и ждут, нередко месяцами, вестей из далекой Пруссии: «Oh! que je hais ce carnage du genre humain; je tremble à chaque poste, et Dieu sait ce qu’il en sera à l’arrivée de courriers»[536]. В то же время соразмеряются риски и новые уникальные шансы для карьеры, которые отсутствовали в долгие пятнадцать лет мира при Елизавете Петровне и которые несет с собой война. Прежде всего быстрое производство, но и «образовательные» аспекты войны на территории Европы: отнюдь не редко она трактуется как своего рода гран-тур, образовательное путешествие за казенный счет[537]. Уступая жене, которая сначала вообще не отпускала двух старших сыновей из дома, Я. И. Толстой, уходя в поход, оставляет их в Петербурге, но, присмотревшись к обстановке, спохватывается: «Тутта слес (слёз. – Д. С.) была, как сюда детей отпускали, а я ненарадуюсь: взял бы ка мне с собою, давно бы были капитаны. И весма полезнее здесь быть: старана немецкая, люди обхаждения чеснова. Многа я абидил их что аставил в Питербурхе в руках зладеев и у пьяных халопей. Изволь не печалитца, а радоватца, что дети сюда отправились. Вы думаите, здесь всех перестреляют – все благополучны, для них асобые случаи последуют». К тому же это весна 1761 г., и война, что очевидно людям сведущим в настроениях верхов, как Толстому, вяло тянется к своему концу: «Не изволь апасатца обо мне и о детех – баталии не будит», «скора мир будит»[538].

Более странно для нас желание отправить на войну детей у матери. Прасковья Глебова, уже потеряв старшего, Николая, при Цорндорфе, перед кампанией 1760 г. просит мужа взять и младших в «щасливый поход»: «Што Сергей едет с табою, я очень рада, за што ат Бога палучит ваздаяния и ат всех пахвалу. Мне крайне жаль, Батюшка, менших детей, если ты не возмешь их с сабой, а для меня у них етот пахот, для них ша<с>ливай, атнимаеш»[539]. Мы можем домыслить, что «меньшие» 17-летний Иван и 16-летний Павел Глебовы будут пристроены где-то на ординарских должностях при батюшке; однако, например, у другого командующего артиллерией, упоминавшегося Корнилия Бороздина, сын Василий на войне с 13 (!) лет: через три года он в боевых порядках ранен под Кунерсдорфом и пожалован 16-летним капитаном.

Как и записки с журналами, бóльшая часть содержания писем с обеих сторон лишена сантиментов и рассуждений. Речь идет о вещах практических, коммуникация – жизненно важная пуповина, от которой зависят обе стороны: «деревнишки» хиреют без хозяйского глаза[540], но и из офицеров жалованьем живут разве что беспоместные и младшие чины, остальные не могут обеспечить сколько-нибудь сносное существование вне связи с имением.

Вице-полковник Толстой, будучи еще в Петербурге, шлет жене в осташковскую деревню столичные штучки – «цитроны» с «апелсинами», миндаль, «кофи», анчоусы с «капрусами» (каперсами), рейнвейнское, обратно же ожидает гораздо более существенного. Прежде всего денег: «Изволь радасть дражайшая мне любезная хазяйка мать и жена мая старатца 4000 р прислать весма статна <…> Аброк изволь сердца неоплошна собирать и было б отдать долг 3500 р, а останитца на нас 3000 р слава богу невеликая дела»; «денги более сабирать всево лутчи»[541]. Румянцева в 1762 г. «принуждена деревню свою заложить», чтобы заплатить 5000 р. армейских долгов мужа (но не намерена снабжать его деньгами для поездки на воды с «матресой»)[542]; Глебова отдает долги и выплачивает проценты за мужа[543]. И наоборот, кн. П. Н. Щербатов пеняет родным из Заграничной армии: «Ежелиб я был в состоянии, я б был должен вам помогать. А удивляюсь что жена (Мария Федоровна, урожд. Голицына, старше его на 13 лет и, вероятно, контролирующая семейный бюджет. – Д. С.) ка мне денег не переведет <…> прашу жену маю панукать аб денгах»[544].

Подготовка к походу документируется начиная с транспорта: «Прашу абоз и запас и протчая к походу изготавливать <…> Лашадей отобраных кармить хорашенка, не желея авса, а сена даставить доброе. Форманы (фурманы. – Д. С.), и ларцы и все велеть прибрать». Детальное внимание столичный сибарит Толстой уделяет заготовке в поход провизии: «Языков дастаньте в Осташкове и приготовьте. А поколки (битая птица. – Д. С.), каторые ко мне присланы, худы. Гусей не кормите, а надлежит весма кормить, гусей поболши заготовить <…> Вотку приготавливать, и вечину, и языки каптить немедлено, а сперва крепчи в соли держать»[545]. И в самом походе полковничий стол зависит от поставок из России; вообще дороги, ведущие к театру военных действий, должны были быть полны едущих туда и обратно дворовых людей: «Кагда люди сюда (в Пруссию. – Д. С.) поедут, не можно ль дастать икры черной зернистай, а не сливной, хатя полпуда асетрей…»[546]

Большое место в переписке занимают детали и стратегия исполнения обусловленных войной повинностей, прежде всего рекрутской. После пятнадцатилетнего мира рекрутские наборы пошли ежегодно, ложась чем далее, тем более тяжелым грузом на хозяйства: «Хатя указу еще нет, а на сих днях ожидаим о рекрутах, сказовают бутто с 75 душ, а другие говорят с 50 душ, што будут делать разоренье» (в реальности по рекрутскому набору 1759 г., о котором тут идет речь, один рекрут поставлялся со 128 душ). Толстые являют пример рачительных хозяев, стремившихся по максимуму поставить купленных рекрутов или отдавать малоценных дворовых: «Об рекрутах старатца, чтоб (крестьяне. – Д. С.) купили, а ежели купить недостанут, дать жеребей семейным и запасным <…> Нет ли ис халопей годных, изволь отдавать <…> Набраны лакамки, ленивцы и всему злу наученные. Береги крестьян, лутчи будит». В виде поощрения «с крестьян, ежели купят всех рекрутов, полавину оброку взять»[547].

Рекруты в помещичьем расчете в одном ряду с военно-конской повинностью: «Я надеюсь уже укази побликованы о поставки лошадей и