один прекрасный момент, мне показалось, что весь мир против меня. Они забрали мою маму, забрали папу, поместили меня в детский дом, где все дети были злыми, и брата зачем-то не оставили мне, а поселили в другой корпус, с мальчишками. Обида была такой сильной, что я хотела бить и кусать всех, вообще всех, даже вроде бы добрую нянечку, которая меня очень жалела. Но я думала, что эта нянечка притворяется, а, выходя из спальни девочек, смеётся надо мной и над моим горем…

Кто меня тогда спас от одиночества?

Дина, волонтёр.

Она просто обняла меня, несмотря на то, что я вырывалась, и говорила со мной. Говорила долго, пространно, простыми словами. Такие вещи говорила, что я рыдала всем телом, но она не отпустила меня, а ещё крепче сжала, гладила мои волосы, держала, как соломинка утопающего.

Но я не стала лезть к Прасковье обниматься.

Она не потерянный ребёнок, у неё есть папа, Стёпка, сестра, у неё есть прислуга, которой можно поплакаться, Мика, которая её любит и всё терпит. У меня не было никого.

— Ты можешь ерепениться, Прасковья, — твёрдым голосом начала я. — Ты можешь злиться. Ты даже можешь начать делать всякую ерунду, как делала её до того, как в вашем доме появилась я. Тебе всё простят. Поймут, утешат, мороженку дадут внеплановую…

Вздохнула, прикрыв глаза. Продолжила.

— Я люблю твоего отца. А он любит меня. И у нас будет ребёнок. Может, девочка, может мальчик. Я не знаю. Никто не знает. Но от любви рождаются дети.

— Не от любви, а от секса, — буркнула Прасковья.

— Если бы от каждого секса рождались дети, земля давно была бы перенаселена, — фыркнула я, решив не обращать внимания на то, что восьмилетка говорит слово «секс». — А если ребёнок появляется на свет, значит, он кому-то нужен.

— Только я никому не нужна…

— Ты нужна. Ты нужна своему папе. Он тебя очень любит.

— Любил бы, выгнал бы всех остальных и жил бы только со мной!

Я грустно рассмеялась. Эх, Пашка, Пашка… Ты даже не представляешь себе…

— Я тоже часто так думаю. И в такие моменты мне кажется, что я права. Но потом…

— Что потом?

— Потом я ставлю себя на место Андрея.

Бросив взгляд на девочку, я продолжила:

— Понимаешь, твой папа просто очень порядочный и добрый человек. Он не может не помогать. Вот Марте, например, он помогает, потому что у неё ремонт, а писать роман в шуме — это очень сложно.

— Да закончился у неё ремонт! — выкрикнула Прасковья. — Сто лет уже!

— Как это? — пробормотала я. — Ведь три дня назад она говорила, что кладут паркет…

— Давно уже! Она тебя за нос водит, а ты дура!

— Как… — растерялась я. — Но ремонт же… Это она тебе сказала?

— Не мне, а Козочке…

Прасковья всхлипнула, отбросила подушку и прыгнула ко мне, прижавшись всем телом, приникнув, обняв, дрожа.

— Полиночка, миленькая, не отдавай меня в пансион, пожалуйста! Там злые преподы, там девчонки бьют, там плохо, плохо!

— Милая моя, зайка, Пашенька… — я только гладила её по гриве рыжих волос, тщательно завитых в парикмахерской, и не знала, что ещё сказать. Нет, ну какая сука?!

— Не отдавай! Я честно-честно, больше никогда, ни в жизни, клянусь, никаких дурацких шуток, никаких пранков, только, пожалуйста, не отдавай меня в пансион!

Я опомнилась, отстранила её и встряхнула за плечи:

— Прасковья!

Она рыдала.

Нет, я точно убью того, скорее, ту, которая вякнула девочке про пансион!

— Я клянусь, слышишь, клянусь ребёнком, который у меня в животе, понимаешь? — заставила её поднять голову и посмотреть мне в глаза. — Я никогда не собиралась просить папу отдать тебя в пансион! Веришь?

Прасковья всхлипнула.

— Кто сказал тебе об этом?

— Марта, — выдавила сквозь рыдания девочка. — Но она сказала, что ты всё равно не признаешься…

— Марта? Точно?

Я даже не знала, что сказать. Марта казалась мне гораздо более адекватной, чем все остальные бывшие. Марта даже нравилась мне своей адекватностью в этом дурдоме. Но теперь выясняется, что это змея, которую я пригрела на груди. Условно.

Я дура.

— А ещё, — Прасковья всхлипнула, потёршись щекой о моё плечо, — она сказала Козочке: дерзай.

— А это о чём?

— Козочка, то есть, Алиса… Она сказала Марте, что подождёт, пока ты станешь толстой и жуткой, и тогда она снова заберётся к папе в постель…

Я закрыла глаза, лаская пальцами густые и шелковистые волосы Прасковьи. Суки. Какие они суки… А я дура.

Какая я же я дура!

— Мне не хочется думать, что ты мне врёшь, — сказала тихо. Прасковья отстранилась, буркнула:

— Вот ещё, врать-то зачем? Они меня не любят. И тебя не любят. Они любят папины деньги.

— Деньги любят все, — задумчиво ответила я. — Но не все строят козни.

— Спроси у них сама, если не веришь. Но раньше Марта никогда не задерживалась столько времени на вилле. А Козочка, она завидует всем.

— Кому всем?

— Всем! Маме завидовала, Марте завидует, а теперь и тебе завидует.

— Завидовала, что есть дети, а у неё нет детей… — сказала я сама себе. — Прости, Прасковья, мне надо… Я пойду… Я должна…

— Начистишь им рожи? — с надеждой спросила девочка. Я усмехнулась:

— Ну, что за разговоры? Пойду поговорю.

— Говорить ещё с такими… — она отодвинулась от меня. — Ты только пообещай, что не отдашь меня в пансион!

— Обещаю, никаких пансионов!

Я задом выбралась из домика и выпрямилась. Вдохнула свежий, приятный запах соснового леса. Влажный аромат чистого озера. Ласковый ветерок с цветущего луга. Жаль будет, если вилла «Сказка» перестанет быть моим домом.

Но иначе я больше не смогу.

Я люблю Андрея. Люблю всем сердцем, люблю так сильно, что иногда боюсь просто сглазить. В моих мыслях он самый главный человек. Первый, который сумел завоевать моё сердце, первый, кто от