Когда до нее оставалось десять футов, я кинул бутафорский нож. Она уклонилась, и оружие пронеслось мимо, выбив искры из дальней стены. Кинжал Стигийки метнулся ко мне, но я ударил ее ребром ладони в предплечье и отвел лезвие, успевшее лишь оцарапать кожу. Затем я нанес несколько резких ударов, заставив Стигийку отступить на шаг, после чего извлек из-под красного одеяла кукри, целясь ей в голову. Не попал, и попытка выцарапать ей глаза другой рукой также провалилась.

Где-то на заднем плане Гарри выполнял свои прямые обязанности. Засветив амулет, он освобождал привязанного к алтарю ребенка. Я почувствовал, как мои губы растягиваются в яростной ухмылке.

— Доволен собой? — прошипела змееглазая Стигийка. — Мы это исправим. — И она завизжала: — Отпусти меня! Не прикасайся ко мне!

Гарри, закинувший мальчика на плечо, развернулся на голос, поднял свою палочку и поспешил к нам.

— Беги, венатор! — прошипела Стигийка. — Кровь Древних Матерей уже течет в твоих жилах. Наслаждайся последними часами своей жизни.

Рана на руке, крошечная царапина от кинжала, внезапно похолодела.

Гарри не получит книгу. Ребенок спасен.

Я бежал.

6

Рана была отравлена.

Без моего демона я не продержался бы и часа. Даже с его помощью пришлось нелегко. Боль была ужасная, мое тело источало пот, в то время как сам я дрожал от холода. Голод обычно способен победить любую инородную субстанцию, однако мой демон плохо питался, а я всю ночь активно его использовал. У него почти не осталось энергии, чтобы справиться с ядом.

Было трудно, но я продержался три часа.

Столько времени мне понадобилось, чтобы выследить Стигийку и застать ее одну.

Мой кукри промахнулся мимо ее головы — но не волос. И хотя мои скрюченные пальцы не попали в глаза, они успели подхватить отрезанные волоски, прежде чем те опустились на пол. Поисковое заклятие, которому меня научил череп, оказалось достаточно эффективным, чтобы разыскать Стигийку, несмотря на все принятые ею защитные меры.

Когда она вошла в свой номер в отеле, я отставал от нее лишь на полдюйма. Она не знала, что я здесь, пока мои губы не коснулись ее затылка и я не высвободил демона.

Она вскрикнула от неожиданности, когда мой Голод, столь долго томившийся без пищи, ворвался в ее плоть. Пусть у нее были сознание и мысли десятка сверхъестественных тварей, ее жизненные силы остались человеческими, а тело — женским и, как я сказал черепу, весьма привлекательным.

Пять или шесть секунд она пыталась сопротивляться, пока ее нервная система не отдалась моему Голоду, пока первый оргазм не исторг из ее горла стон, полный экстаза, жажды и отчаяния.

— Ш-ш-ш, — прошептал я, нежно кусая мочку ее уха, блуждая руками по ее телу. — Больно не будет. Обещаю.

Она вновь отчаянно вскрикнула, ее тело начало двигаться, поддавшись желанию, и мои собственные принципы мигнули и погасли перед первобытной, смертоносной страстью Голода.

Большую часть жизни я провел, борясь с темной стороной своей натуры.

Большую.

Но не всю.

Я уложил Стигийку на пол и скормил моему демону.

Лара поможет мне избавиться от тела.

7

Долгий, долгий душ и очищающая сила восходящего солнца смыли иллюзию, скрывавшую мое истинное лицо.

На следующий день я зашел в офис к брату.

— Как дела? — спросил я у него.

Нахмурившись, он покачал головой:

— Знаешь что? Я трачу такое количество времени на рытье земли для Совета и Стражей, что вскоре забуду, как быть частным сыщиком.

— Почему это?

— О, вчера я столкнулся с отменным придурком, — сказал он. — Похититель. Видел бы ты его. Настоящий шут.

— Угу, — отозвался я.

— И каким-то образом ему удалось скрыться от меня. — Гарри снова покачал головой. — То есть я спас ребенка, но мерзавец сбежал.

— Наверное, ты стареешь.

Он кинул на меня хмурый взгляд.

— Более того, выяснилось, что нанявшая меня цыпочка — даже не его мать. Она меня провела. Ребенок пропал три дня назад, и его настоящие родители хотели, чтобы копы арестовали меня. И это после того, как я спас его с проклятого жертвенного алтаря! Ну ладно, глупого, убогого алтаря — но ведь жертвенного!

— А где цыпочка? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — сердито ответил Гарри. — Исчезла. Кинула меня. И вряд ли родители ребенка заплатят мне за расследование и освобождение. Уж скорее президентом станет либертарианец.

— Вот они, риски независимого бизнесмена, — заметил я. — Ты голоден?

— А ты платишь?

— Я плачу.

Он встал.

— Я голоден. — Надел свой плащ и, качая головой, пошел со мной к двери. — Знаешь, Томас, иногда я чувствую, что меня совершенно не ценят.

— Ну надо же. И на что это похоже? — улыбнулся я.

Повесть из сборника «Темные улицы».

Действие происходит между событиями «Маленького одолжения» и «Продажной шкуры», перед «Последним предупреждением».

Когда-то, переехав в новый район, я потратил несколько дней на знакомство с соседями. Ничего серьезного, просто зашел поздороваться и представиться семейству с детьми — ровесниками моего сына, семейству с дочерью-старшеклассницей, которая часто сидела с отпрысками других соседей, и все в таком духе. Я поболтал с ними, и это выглядело совершенно безобидно — тогда.

Прошло пять лет. За эти годы я понял, что некоторые из самых малозначимых вещей, сделанных или сказанных мной, оказали колоссальное влияние на моих соседей. Не хорошее или плохое, но значительное и, в общем и целом, скорее позитивное. По крайней мере мне так казалось.

Выбери я другие слова или соверши свои поступки в немного другое время — и их жизни могли сложиться иначе, но если бы я не обращал на это внимания, ничего бы и не заметил. Это было мое первое практическое знакомство с законом непреднамеренных последствий, которое легло в основу моей веры в то, что большие, важные вещи складываются из маленьких и обыденных и что даже незначительные наши поступки, во благо или во вред, кумулятивно влияют на наш мир. Многие религии различают свет и тьму и рисуют нам картины героических битв между их сторонниками. Но может быть, «битвы на своей земле» происходят намного чаще, чем мы думаем? Может быть, они идут ежедневно, и большую часть времени мы о них даже не догадываемся — разве что спустя лет пять? Наши мельчайшие решения и поступки имеют значение. Они говорят нам о том, кто мы такие.

Эту идею я попытался изложить в «Воине».