Они встречаются в испанском ресторане, где все официанты – старики с зачесанными на лысину седыми волосами. Джейк, как всегда, одет безупречно, в костюм-тройку с темно-вишневым галстуком, в руке у него бежевый портфель. При встрече он наклоняется поцеловать Элли в щеку, и она чувствует, что от него пахнет мылом и винтажной кожей. Странное приветствие – поцелуй в щеку, думает Элли, в нем есть и близость, и официальность. Она вспоминает свое суровое лицо в поезде и выжимает улыбку. Они сидят и несколько минут болтают о погоде и путешествиях в Испанию, потом Джейк делает заказ на двоих.

Тихо, вдумчиво он говорит официанту в белом крахмальном фартуке:

– Gazpacho para dos[2], потом паэлья с морепродуктами, одну порцию на двоих. И риоху, пожалуйста.

Элли думает, что он напоказ вставляет испанские слова, но ей приятно, что он хочет произвести на нее впечатление. Официант приносит риоху в графине чуть учрежденческого вида – коническом с прозрачной ручкой – и наливает им вино.

– Вы всегда заказываете сразу за двоих? – спрашивает Элли.

Джейк раскладывает салфетку на коленях, медленно поднимает глаза:

– Ой, извините. Я слишком много на себя беру. Старая привычка.

– Ничего страшного. Вы, похоже, знаете, что заказывать. Вы часто сюда ходили? С Рейчел?

– Не сюда, в другой испанский ресторан рядом с парком. Мы полюбили испанскую еду во время медового месяца в Барселоне.

Они молча пьют вино из невысоких стаканов, похожих на те, что стояли у матери Элли на кухонном столе.

– Я принесла вам список картин. – Она вынимает листок из кармана и кладет на стол. – Он немного помялся.

Джейк берет бумажку.

– По виду любовно составлено. – Он читает, затем вновь поднимает взгляд. – Спасибо, что собрали это все вместе.

– Перечислить их – самое легкое. Найти – другой вопрос. Но у хорошего арт-дилера должны быть какие-то зацепки. Я смотрела материалы аукционов и музейные каталоги, проверяла, по-прежнему ли эти картины в частных коллекциях.

– Какая из них ваша любимая?

– Год назад я бы сказала: «Игра в карты» Лейстер. Женщина держится с мужчинами на равных, улыбается какой-то рискованной шутке. Она полуобернулась и как бы дает событиям течь своим чередом, но при этом понятно, что она тут главная.

Джейк кладет столовый прибор рядом с тарелкой.

– А теперь?

– Де Вос. Без вопросов.

– ¿Por qué?[3]

Элли подозревает, что он с ней флиртует, но у нее за плечами большой опыт неправильного понимания сигналов со стороны мужчин. В Лондоне у нее была череда неудачных встреч с однокурсниками-реставраторами. Три встречи с молодым аристократом из Йоркшира, прежде чем она поняла, что ошибочно принимала его женственную манеру за утонченность, а он, всякий раз как они сидели в ресторане, исподтишка пялился на итальянских официантов.

Она отбрасывает эти мысли и сосредотачивается на разговоре.

– Это и впрямь уникальная картина. Пейзаж, написанный барочной женщиной. Портретная проработка лиц. Единственное известное ее полотно.

– А что известно о ней самой?

– Очень мало. Мы знаем, что у нее умерла дочь, а муж разорился. Это все, что есть в документах.

– И где она? Картина?

– Трудно выяснить. Подозреваю, что она хранится в одной семье много поколений.

Приносят гаспачо. Элли надеется, что Джейк не скажет что-нибудь снисходительное вроде: «Ну вот, холодный суп». Это разрушило бы все, отравило бы всю радость от его то ли флирта, то ли не-флирта. Она даже не может понять, нравится ли он ей. Правда ли он пахнет старым чемоданом и мылом, и если да, может ли она когда-нибудь смотреть на него иначе, чем на заглянувшего в гости дядюшку-путешественника? Ей нравятся его руки, то, как манжет лежит на косточке безволосого запястья. Глаза добрые и живые, улыбка чуть озорная. Однако в нем есть неприятная самоуверенность человека, никогда не знавшего нужды.

– Потрясающе, – говорит он после первой ложки супа. – Вы ее видели?

– Нет. – Элли берет ложку и помешивает суп, чувствуя на себе взгляд Джейка. – Хотя очень хотела бы. Я не могу сказать, что это очень знаменитая картина. Скорее культовая классика. Загадка.

Она сама удивляется, как легко лжет, хотя понимает, что на самом деле уже выдала себя списком. Когда-нибудь, много лет спустя, когда ее диссертация выйдет книгой, Джейк Альперт может наткнуться на эту книгу, прочесть главу о де Вос и понять, что Элли его обманула. Мысль о будущем словно удавкой перетягивает ей грудь. Элли отпивает глоток вина и мгновение смотрит в тарелку с супом, чтобы сосредоточиться.

Джейк говорит:

– Послушайте, у меня вторая половина дня свободная. Может быть, вы согласитесь сходить со мной в кино?

Элли не отвечает слишком долго, так что в итоге вместо радостного согласия получается, как будто она всерьез раздумывает, идти ли:

– А что показывают?

– В «Париже» идет Феллини. «Ночи Кабирии».

Она кладет ложку.

– Я совсем не понимаю Феллини. У меня чувство, будто я смотрю черно-белый сон слабоумного.

Он смеется:

– Как приятно слышать! Я пытался прикинуться более культурным, чем на самом деле. Рейчел таскала меня с собой, и я послушно ходил. Как насчет «Жижи»?{37}

– Мюзикл?

Он кивает.

– Звучит завлекательно.

Они доедают суп. Приносят паэлью в сковородке с ручками, из желтого риса торчат креветки и моллюски. Официант подливает вино, и Джейк тихонько говорит: «Gracias»[4] – манерность, которая за полчаса стала формой нежности.

Когда они выходят из ресторана, на улице хлещет ливень, и, разумеется, у Джейка в портфеле есть складной зонт. Элли идет под зонтом под руку с Джейком, переживая, что от нее после паэльи пахнет чесноком, старается говорить уголком рта и не поворачиваться к спутнику. Тот идет ближе к проезжей части, что, как и поцелуй в щечку, говорит о старинной учтивости и наследственном богатстве. На Бродвее захудалый кинотеатр по-прежнему показывает «Жижи», о чем свидетельствуют выцветшие афиши у входа. Джейк покупает билеты, а Элли тем временем разглядывает фасад с золочеными львами и цветным кафелем в стиле ар-деко. Ей думается, что это та самая жизнь, которую она выдумывала в письмах родителям. Ланч в испанском ресторане, вино из стеклянного графина, богатый вдовец дождливым будним днем ведет ее в кино. Жизнь внезапно становится интересной и яркой, как будто лак проявил приглушенные цвета красочного слоя.