– Тогда я знаю, куда мы пойдем.

Она слабо билась в его руках, притворно сопротивлялась. Она тоже хотела – он видел по ее глазам – еще одну порцию того ночного сладкого лекарства. Он увлек ее под лестницу – в темную нишу, заваленную каким-то старым музейным барахлом. Там была только пыль и известка. Но они не замечали. Они ничего уже не замечали.

Через какое-то время они вышли из своего тайного убежища.

– Ты куда? – Она держала его за руку. Крепко держала, боясь отпустить, расстаться. Прядь волос прилипла к ее мокрому от пота лбу. Богдану было отчего-то неприятно сейчас глядеть на нее.

– Да хочу на мотоцикле прокатиться. Вечером недосуг будет. Тут же карнавал начнется, факельное шествие, ряженые.

Она молчала. Не выпускала его руку из своей влажной ладони.

– Ну что сразу загрустила? Едем со мной? – спросил со вздохом Богдан.

Через десять минут на мотоцикле они выехали за ворота замка. Маша надела шлем. Сидела сзади, обняв его, прилепившись к нему – «да прилепится жена к мужу своему и будут двое плоть едина»…

Старая королевская дорога была забита автобусами и машинами. Они проехали по ней до поворота и сразу же свернули. Богдан знал окрестности замка как свои пять пальцев, все эти лесные дороги он уже успел изъездить – если тут свернуть еще раз направо, то выскочишь как раз на просеку к линии электропередачи, а там оврагом, объезжая камень «трех чекистов», можно попасть на плотину. А оттуда уже рукой подать до поворота на шоссе, ведущего в долину, к местной церкви и к тому самому дому священника, где все тогда и произошло. Девушка в белом берете с довоенной фотографии… На этот дом Богдан ездил смотреть чаще, чем ему того хотелось. Хотя смотреть-то особо было не на что. Дом стоял на окраине Подгорян. До войны он считался церковным имуществом. Потом был национализирован сначала под клуб, потом под склад. А сейчас в нем располагалась частная лавочка: автозапчасти, автокосметика, шиномонтаж – все для проезжающих через это карпатское село к границе путешественников.

– Ты серьезно думаешь, что наша Елена Прекрасная могла иметь отношение к убийству жены Шерлинга? – спросил Мещерский Кравченко.

– А она тебе прекрасной кажется? Уже? Тебе ж вроде Лидия Антоновна приглянулась. Вот так, только умри, – хмыкнул Вадим. – Что ж, Елена баба с умом, с головой, волевая, умеет на своем стоять – ты же сам в Праге в этом убедился.

– Но убийство, Вадик!

– Согласись, у нее имелся веский мотив желать жене Шерлинга смерти. Ревность… Да она и сама это не отрицала в разговоре с нами.

– Но мало ли что когда было. Они с Шагариным не расстались ведь? Не расстались. А сейчас вообще вон…

– Что?

– Елена Андреевна заботится о муже как никто, она для него сейчас все – и жена, и нянька. После Праги, после этой его летаргии, мне кажется, в их отношениях все вообще кардинально изменилось. Она теперь для Шагарина незаменима, она его главная опора в жизни.

– Она сама нам, Серега, призналась, что появление Лидии Шерлинг здесь, в замке, стало для нее неприятной неожиданностью. Ты только представь: после всего, что было в Праге, после всего, что она сделала для спасения мужа, она встречает здесь его бывшую любовницу, приехавшую специально к нему. Ревность могла вспыхнуть с новой силой. Ослепить, толкнуть на крайние меры. Ревность – чувство, Серега, могучее, мозгами плохо контролируемое.

– Уж ты-то знаток, – усмехнулся Мещерский. – И все же, Вадик, зря…

– Чего это зря?

– Зря ты в разговоре с Шерлингом вот так, прямо в лоб, выдал ему версию насчет Елены Андреевны.

– А ты думаешь, он сам о такой версии не задумывался?

– Задумывался, если, конечно, он сам не убийца своей неверной жены, – ответил Мещерский. – Мотив ревности – он ему родной. Подкараулить жену утром на смотровой площадке ему было проще, чем всем остальным. По крайней мере, он точно знал, что по утрам она обычно занимается йогой и медитирует на природе. Они и на площадку могли прийти вместе. Это у нее не вызвало бы никаких подозрений. Муж идет рядом, что-то говорит. Пусть они даже ссорились, все равно какой-то реальной опасности она не чувствовала от его присутствия почти до самого конца. Скажи, что я не прав.

– Ба! К нам украинские пожарники пожаловали, – вместо ответа Кравченко подтолкнул его к окну. – Где горит?

В ворота замка въезжали красные пожарные машины. Ни дыма, ни огня видно не было, но что-то необычное все же происходило. В прежние дни проход на территорию музея для туристов заканчивался в четыре часа, сейчас шел уже час седьмой, а полноводный экскурсионный поток не только не иссяк, но становился все гуще. В ворота вливались все новые потоки экскурсантов, почти весь двор был запружен людьми. Пожарные машины ретировались на хозяйственный двор – видимо, их вызвали на всякий случай, для порядка.

– Что-то затевается, – констатировал Кравченко.

– Говорили ведь насчет какого-то фольклорного карнавала.

Ровно в семь на ярмарочном певческом поле начался рок-концерт. Шум стоял невообразимый. Было такое впечатление, что в горах и долинах грохочет музыкальная гроза. Однако те, кто явился в замок, рок-концертом словно и не интересовались. Толпились во дворе в ожидании каких-то совсем иных зрелищ.

Кравченко и Мещерский в сумерках совершили прогулку по Верхнему замку. Все здесь тоже кипело, готовилось к чему-то. Мимо приятелей, окруженный охранниками, раздавая им властные ЦУ устно и по рации, энергично прошествовал Андрей Богданович Лесюк.

– Квитки у кассе кончились? – донесся его охрипший от возбуждения голос. – Так давай тащи другие, дополнительные. Мне, что ли, тебя учить, Евдомаха? Не видишь, какой в этом году наплыв? Та хоть печатай их, хоть карандашом рисуй – мне шо за дело? Но шоб через полчаса квитки у кассе были!

– Они что же – билеты продают? – шепнул Мещерский. – Вот почему в связи с гибелью жены Шерлинга ничего тут отменять не стали, потому что билеты уже продали. Тут коммерция верх взяла.

– С нас билеты, к счастью, никто не потребует, – хмыкнул Кравченко. – Интересно, а когда ужин сегодня будет?

Не успел он озаботиться этой проблемой, как их разыскал один из посланных Олесей Михайловной официантов – тот самый, что так оплошно разбил хрустальную крюшонницу. Мещерский рассмотрел его – совсем молоденький паренек, затянутый в белую крахмальную куртку и белые перчатки. Официант сообщил, что ужин и на этот вечер накрывается на большой террасе, дресс-код прежний – черные костюмы.

На большой террасе воздвигли легкие переносные ширмы, украшенные горшками с белыми и красными камелиями. Из-за этих ширм обитатели Верхнего замка могли спокойно наблюдать за всем, что творилось внизу, во дворе, оставаясь скрытыми от взоров толпы.