стоять у окна,

Пить за мир, за свободу, за труд,

Тут-то бабы к тебе и придут.

А задача — не просто поддать,

А эстетику, стиль соблюдать.

Саня спросит: «А дальше-то что?»

А сперва помаленьку, по сто

Я им нежно так, тихо налью

И задумку исполню свою.

«Кто вы есть? — я скажу. — Высший класс!

Золотой наш ресурс и запас.

Люди, личности — вот кто вы есть,

Наша гордость, и слава, и честь!»

Как форель в глубине горных рек,

В каждой бабе живет человек,

И душа, как весенний восход,

В каждой бабе звенит и поет.

Ты, конечно, Санек, возразишь,

Что бывает, как серая мышь,

И восход над рекой, и апрель,

И что баба — она не форель,

Что я в тему, в нюансы не вник.

Я скажу: «Ты чего — уставник?»

Ветер вольный им, как ни крути,

Помогает не сбиться с пути.

Светофор, пучеглазый, как краб,

Освещает дорогу для баб.

И гляди-ка ты, сам Зодиак

Им мерцает в ночи, как маяк.

Да и я для Глафир и Марусь

Быть источником света стремлюсь.

…Я с повидлом купил пирожок.

Я свечу у окошка зажег,

Чтобы знала любая мадам:

Здесь закуску дают и «Агдам».

В этом вот и задумка моя —

Баб понять, то бишь суть бытия.

Я философ, романтик, эстет.

Есть любовь, ничего больше нет!

Где ты, Ева, я здесь, твой Адам!

Я в стакан наливаю «Агдам»,

Бабам делать добро — мой конек.

Ноу-хау такое, Санек…

1996

«У меня не гаснет свет в окне…»

У меня не гаснет свет в окне,

Ну-ка, девки, шагом марш ко мне!

Все нормально — рюмок шум в ушах,

Водка в ведрах, самогон в ковшах!

Я расставил лапы,

Сильный, вроде дуба я,

Приходите, бабы,

Толстые и глупые!

Лесом в мою хату

Вам тропа прямая,

Меньше трех обхватов

Я не принимаю!

Эй, худые, я ваш главный враг,

Я кнутом вас загоню в овраг,

Я на все село заржу, как конь!

Развернись, душа, играй, гармонь!

Песни и припевки,

Пронесу по улице,

Что ж вы, мои девки,

Тощие, как курицы?!

У избы у каждой,

На любом углу пою:

«Бабу жду и жажду,

Толстую и глупую!»

Я ищу зазнобу по плечу,

Необъятное объять хочу!

Эй, Господь, спустись с небес в наш край,

И подругу мне по нраву дай!

Хворую хотя бы,

Страшную, беззубую,

Но живую бабу,

Толстую и глупую!

Местным не по нраву я,

Злой я, вроде волка,

Вон идут костлявые,

Где моя двустволка?

Все сюда, любые —

Вежливые, грубые,

Только чтобы были

Толстые и глупые!

Чтоб капусту ели,

Чтоб не знали грамоты,

Где вы, неужели

Вымерли, как мамонты?

Шагом марш, девчата,

В мою хату с краю!

Меньше трех обхватов,

Я не принимаю!

1984

«У него вагон деньжищ…»

У него вагон деньжищ.

Он пятнадцать лет назад

Из «хрущевки», из Мытищ

Переехал на Арбат.

Вдоль по улице пустой

Он в ночной несется мгле,

В кашемировом пальто,

В серебристом «Шевроле».

Эх, далек родной причал,

Эх, на сердце хмарь и муть,

Он по дому заскучал,

Он в Мытищи держит путь.

Пешеходы — врассыпную, как цыплята,

И дощатые заборы — вкривь и вкось.

Катька курит на балконе. Эх, ребята!

Он до смерти с нею жить хотел когда-то,

Да чего-то не сложилось, не срослось.

Катька шепчет: «Ну, дела!

Ишь, ты, весел, полон сил,

Я сто лет тебя ждала,

Ты сто лет не приходил».

Он сигналит ей: «Пора!»,

Семенит вдоль серых стен,

Он не хрен теперь с бугра,

А известный бизнесмен.

Было дело, выпивал,

Ни в одном теперь глазу:

«Я в Париж тебя на бал,

В Монте-Карло увезу!

Будем кофий пить в отдельном кабинете,

На Луну смотреть, на звездный небосклон

И с министрами финансов на фуршете

Прохлаждаться среди мраморных колонн!»

Он и сам теперь на вид

Типа графа, короля —

Перстень золотом блестит,

Цепь на шее, как петля.

Катька машет: «Ну-ка, спой

Про цветущую сирень,

Где он, юный голос твой,

Где он, чубчик набекрень?»

Он копытом пол скребет,

Вместо песни — хрип в груди,

Он руками руль трясет,

Он сигналит: «Выходи!»

Звук клаксона — словно хохот лягушачий,

И тоска вокруг такая, хоть кричи,

Тополь гнется на ветру, и старой клячей

Тихо тащится трамвай пустой в ночи.

На асфальт летит листва,

Он мотает головой,

Все мотивы, все слова

Он забыл, хоть плачь, хоть вой!

Катька гасит абажур:

«Ехал мимо — дальше едь,

Если нету куражу

Под гитару песни петь»