Сулев долго успокаивался, а потом пришел в себя и, откашлявшись, сказал:

– У меня есть знакомый, с которым приключилась очень похожая история. Помнишь музыканта, про которого я тебе рассказывал, авангардист, с которым никто больше играть не хочет, то есть он утверждает, что он ни с кем играть не хочет, а на самом деле наоборот…

– Тот, которого попросили книгу воспоминаний написать?..

– Даже не воспоминаний, а просто мой друг работает в издательстве, ты сам знаешь, у нас в Эстонии так мало пишут, писатели есть, но они все по большей части просто в газетах дают интервью или пишут статьи то про русских, то про Сависаара, а потом в телевизоре сидят в кафе и с умным видом рассуждают о жизни, им некогда писать, поэтому в Эстонии каждый роман на вес золота, за каждую книгу идет борьба, меня вот тоже друг поторапливает: пиши, заканчивай, – а я никак не могу, я же перфекционист, мне всё продумать надо. Ну и вот, мой друг попросил Андруса, авангардиста этого, чтоб тот написал что-нибудь, – старый музыкант, вспомни что-нибудь из своей жизни! У нас стали часто теперь такие книги появляться: как только тебе за сорок, ты уже ветеран и можешь писать книгу воспоминаний, как в советские времена тебя в милицию за ирокез таскали… глупости всякие про то, как пива не было и приходилось клей нюхать… Вот и его тоже попросили: напиши какие-нибудь истории! Этому точно есть что писать, с ним постоянно что-нибудь приключается – более ужасного менеджера придумать нельзя. Однажды он устроил нам тур по Прибалтике, и через неделю мы все должны были больше ста тысяч крон, и всего тура не хватило, чтобы покрыть долг, и каждый отдельно еще долго выплачивал! Это было очень смешно, вся Эстония смеялась, но нам было не очень, мы выплачивали – каждый из своего кармана… И вот его попросили книгу написать, он взял большой аванс и сказал, что обязательно напишет… Время шло, а книги не было. Мой друг пошел к нему, потому что дозвониться до него невозможно, приходит к нему в подвал, – он в подвале тогда жил в Старом городе, на Сууртюки, – а он там сидит и в обломки водосточных труб дует, записывает и слушает, говорит: «Вот, садись и слушай!..». Тот сел и стал слушать… «Ну, на что похоже?» Тот отвечает: «Как будто мне в душу насрали! Где книга? Все сроки вышли! Я с тобой судиться не хочу. Давай книгу или стихи!». Поругались и разошлись… А потом Андрус приносит ему два чемодана старых фотографий и тетрадок! Принес ему домой, бросил у порога, вывалил всё у самых дверей и обидчиво говорит: «Забирай всё мое творчество! Всё наследие забирай! На, подавись, банкир несчастный! Вымогатель!».

– Это тот самый музыкант, который сказал, что нельзя слушать плохую музыку, нельзя смотреть плохое кино, нельзя читать плохие книги?

– Да, да, но теперь его лозунг немножко изменился, теперь он говорит так: нельзя слушать музыку, потому что это не музыка, нельзя смотреть кино, потому что это не кино, нельзя читать книги, потому что это не литература.

– Понятно. Он просто молодец!

– Да, он – гений, все это понимают, но никто с ним не может общаться, с ним трудно… Так вот, он недавно пошел в банк и тоже, как ты, устроил скандал, потому что ему не дали какой-то кредит, чтобы он что-то там купил… Ему не дают кредиты, он занесен в список неблагонадежных личностей, тех, кто психически невменяем и с кем нельзя иметь бизнес…

– У нас есть такой список?

– Конечно, и он пополняется каждый день. Думаю, скоро в нем окажется вся страна. Так вот, он сильно кричал что-то про шведский банк… Ах, да, вот так он кричал: «Шведский банк, убирайся в Швецию!» И потом он попросил теллера, чтоб она дала ему адрес эстонского банка. Та долго искала, долго, очень долго, ходила к менеджеру, и наконец принесла… Он пошел по адресу и пришел в музей эстонского банка, потому что другого эстонского банка и нет, есть только музей. Он вошел в музей банка, не совсем понимая, куда попал, пошел по залу, и первый экспонат, который он увидел и на который долго смотрел в недоумении, был – дырявый женский чулок.

Мы мерзли. Я предложил раздвинуть кушетки и поставить их по бокам печи. Дангуоле это не понравилось. Она предпочитала мерзнуть. Но холод стоял такой, что даже в шапке с одеялом, навьюченным на плечи и вокруг головы, всё равно было холодно; ложиться головой в направлении печки было страшно – я топил постоянно, и печка сильно накалялась, однако этот жар куда-то испарялся, не доходя до изголовья. Как только Дангуоле согласилась со мной раздвинуть кушетки, словно из мести она стала донимать меня вопросами, не давая спать. Она меня расспрашивала о моем прошлом. Она лежала, завернувшись во все одеяла, что у нас были, и с закрытыми глазами допытывалась: а что ты делал в институте? какие у тебя были друзья? в какой детский сад ты ходил? что ты делал в школе? каким по силе ты был в классе? – Она хотела знать практически всю мою жизнь.

Бежать было некуда; что-либо скрывать было нелепо, потому что не осталось закутка внутри, куда можно было бы что-нибудь спрятать. Чем сильнее кутаешься, тем меньше можешь скрыть. Более того: чем сильнее заворачиваешься в тряпки, тем сильнее испытываешь желание обнажиться изнутри. Температура заметно падала. Стеклянную тишину то и дело раскалывало потрескивание деревьев, которое доносилось издалека, как выстрел. Казалось, что за стенами кирки сразу же начинался лед, небо стало льдом.

Рассказывай!..

Первое, что я рассказал, была Япония; в детстве я бредил Японией. Читал японские сказки, слушал истории про самураев, которые выдумывала мама (найти книг про самураев ей не удалось, потому стала придумывать; она их рассказывала мне в электричке, пока мы ехали из Тонди в Пяскюла или из Пяскюла на Балтийский вокзал). В 1978 году я каким-то образом проник в кинотеатр «Лембиту» на сеанс фильма «Легенда о динозавре», и Япония, которая мне открылась там, показалась фантастической, недостижимой и невозможной; я смотрел на экран, как маленький неандерталец из своего яйца, и думал, что такой страны не может быть, таким СССР никогда не будет, что даже и Японии такой нет – это просто в кино так сделали… но когда я заикнулся об этом моему дяде, он сказал, что Япония именно такая, как в фильме, и даже круче: «Посмотри “Солярис” – там все съемки будущего сделаны в Японии! Япония уже давно живет в будущем!».

Я долго рассказывал Дангуоле о моем дяде; я сказал, что человек, которого она увидела в Дании, хамелеон, что она его не могла как следует рассмотреть, потому что он постоянно маскируется, он – скользкий, он всех мистифицирует, он себя не раскрыл и никогда ей не раскроет. Я сказал, что постигать моего дядю я начал еще давно, когда мне было семь лет: я пробирался в его комнатку, нюхал его одеколон, трогал вещи, рубашки, листал его тетрадки, слушал его кассеты, запоминал названия книг, какие он читал, и потом тоже читал их…

Она хотела знать всё, и я не спрашивал себя, зачем ей это.

Я всё время жил с ощущением, что способен на волшебные трюки, – наверное, это самое главное обо мне. И, наверное, поэтому я время от времени совершал низкие поступки. Но по ним никто не имеет права судить меня, по ним никто не может меня расшифровать. Потому что очень часто низким поступком я намеренно оскорблял человека, чтобы сбить со следа, я это делал с теми, кто вдруг пропитался уверенностью, что знает меня (особенно обижал тех, кто считал меня положительным), или делал это с теми, кто ошибался на мой счет: обидой пытался заставить человека остановиться и задуматься. Например, один мой приятель дал мне ключи от своей квартиры – он уезжал куда-то в Россию, – хотел, чтоб я присмотрел. Это было начало девяностых, на муке он сделал себе ремонт и телевизор «Грюндиг», в планах была машина, которую он потом приобрел и ему порезали резину. Его квартира была превращена в склад, он жил на первом этаже в Коплях, в дурацком месте, где обитали гопари и воры. Он хотел, чтобы я следил за его квартирой (читай: сторожил склад), но я и так работал сторожем, и в одну ночь быть в двух местах не мог, о чем его предупредил. Когда я увидел, что окно его квартиры распахнуто, я вошел внутрь – весь металл и всю технику вынесли, – я спокойно вышел и ушел, даже не закрыв дверь за собой, и больше туда не приходил, а когда он приехал и пришел ко мне, я вернул ему ключи и не стал ничего объяснять. «Ну, ты мог хотя бы родокам моим позвонить», – сказал он, надувшись. «Я как-то не подумал об этом», – ответил я. Ему не стоило заниматься ерундой, вот и всё. Годы спустя я встретил его отца в коридоре дурдома, он был невменяем, у него была какая-то трясучка; я не стал спрашивать, что стало с его сыном – я почему-то был уверен, что он уехал в Россию… потому что всё это ничтожно… квартиры, машины, металл, банки, цистерны, скважины, трубопроводы… Во мне и в каждом намного больше необъяснимого, таинственного, бесценного… Деньги, карьера – кал по сравнению с чудесами, которые ты можешь вызвать внутренним извержением. Я всегда знал и помню, что способен на такое, о чем никто и помыслить не может… так какая разница?..